Правда жизни

Фик взглянул на наручные часы. Он был уже в движении.

– Мне пора в Бэллиол. Юные нежные души зовут.

– К вечеру вернетесь, на собрание коммуны?

– Сожалею, но мне придется остаться в Бэллиоле. Я уверен, что вы и без меня справитесь.

Фик, не мешкая, сел в свой сверкающий «форд» и был таков. Знает ведь, думала Бити, знает, что на собрании их ждет черт знает что.

К ней подошла Кэсси, в шортах и блузке, узлом завязанной на животе, – она старалась не пропустить бабьего лета. Осень в том году затянулась, октябрь выдался необычно теплый. Бити советовала ей не терять времени – летом, мол, в Рэвенс-крейге совсем неплохо, а вот наступит зима, туго придется.

– Ну что, уехал? – спросила Кэсси. – Я стараюсь ему на глаза не попадаться, а то он так и норовит меня пощупать.

– Правильно делаешь, – мрачно сказала Бити. После того как Бити поселилась в Рэвенскрейге, ей тоже пришлось научиться проворно утанцо-вывать от похотливых объятий Перегрина Фика. И Бернарду тоже. Первые полгода, а то и дольше, Бити исполняла пируэты, кружилась, отплясывала шимми и польку, чтобы увернуться от протянутых к ней рук. Ухаживания льстили ей, она совсем не была наивной, но ей доставало трезвости ума, чтобы не обращать на них внимания. Она даже смеялась над этим с Бернардом. Они говорили обо всем. Сексуальная свобода была тесно связана с анархистскими взглядами и экономическим эгалитаризмом Фика, поэтому нельзя было сказать, что в этом вопросе он исповедовал одно, а делал другое. Но однажды он подкрался к Бити сзади, застав ее в состоянии предменструального бешенства, и тут она показала зубки, бросив ему в лицо несколько пикантных словечек. Фик уполз и с тех пор больше ей не надоедал, кроме тех случаев, когда он, по его словам, просто умер бы без дружеских объятий, – тут Бити уступала ему, как и все в доме.

Трудно было разобраться, чем руководствуются жители Рэвенскрейга в своей жизни. Да, на кухне к стене был пришпилен листок с правилами, но существовал еще и неписаный кодекс поведения. Не было сомнений в том, что свободная любовь здесь – норма. Когда в коммуне поселились Бити и Бернард, там жили еще три пары и две одинокие женщины, и Бити понадобилось две недели, чтобы понять, кто с кем живет. Путаница усиливалась еще и тем, что эти «кто и с кем» не обязательно были мужем и женой, а если и были, то по ночам могли тем не менее ходить на сторону. Но и после того как ей удалось постичь все эти хитросплетения, не исключалось, что кто-нибудь подберется сзади, когда ты поглощена мытьем посуды или на корточках оттираешь грязь с пола. А подкатиться вполне могли как мужчина, так и женщина.

Бернарду и Бити удалось остаться вместе благодаря уговору, который должен был помочь им пережить первое время. Они договорились рассказывать друг другу о каждом прикосновении, обо всех заигрываниях, даже если кому-то из них кто-нибудь просто подмигнет. Не раз они удивляли и смешили друг друга своими рассказами, и их отношения лишь закалились в гуще рэвенскрейгской хронической любовной лихорадки, и так они сумели сохранить друг другу верность. За исключением одного случая, о котором Бити предпочитала не вспоминать.

Потому что иногда дело принимало серьезный оборот. Накопленная ревность время от времени вырывалась наружу, и это, бывало, приводило к жертвам. Состав обитателей Рэвенскрейга менялся часто: кто-то делал карьеру, кто-то не мог прийти с кем-то к общему мнению, а некоторые не в состоянии были вынести яростных стычек, случавшихся в этом храме Эроса. За два года, что она провела в коммуне, Бити стала свидетельницей того, как один молодой человек пытался разнести дом, а одну молодую замужнюю женщину отправили в психиатрическую больницу. Если общину постигли «разброд и шатания», то не Кэсси занесла их туда.

– Чудно у вас тут, – не раз отзывалась Кэсси о Рэвенскрейге.

Этим словом она пользовалась примерно в тех же ситуациях, в которых Том-фермер употреблял слово «чума».

Ее термин точно отражал то, что происходило в коммуне. Хотя сестрам никогда раньше не приходилось жить в таком роскошном доме, а владел им джентльмен с почти аристократическими связями – у его знакомцев был чудовищно правильный выговор представителей высшего класса, – условия жизни в нем утонченностью не отличались. Почти во всех комнатах отставали от стен покрытые плесенью обои, на окрашенных поверхностях были отметины от обуви и царапины, а краны, раковины и ванны тут явно видали виды. Зато в доме был телефон и туалет не во дворе – удобства, до сих пор сестрам не знакомые. Когда Бити как-то обмолвилась об антисанитарных условиях и неряшливости, царивших в доме, ее обвинили в буржуазности.

– Что-что? – смущенно отозвалась Бити. К тому времени она прожила в коммуне всего пару месяцев. – Какие такие буржуазные предрассудки?

– Бити, милая, ты помешана на этом – вечно суетишься, все у тебя должно быть чистенько. Это и есть буржуазные предрассудки!

И тут Бити впервые посмела сказать что-то другому жителю коммуны поперек: