Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

— Расскажу вам про шутку, которую Колине выкинул сегодня утром, — сказал тогда Ремон. — Увидав Елену, выходившую из кареты, он отправился в этот зал и принялся расхаживать взад и вперед с такой величавостью, словно был здесь важной персоной, а когда Елена вошла, то он прикоснулся к краю своей шляпы и обратился к ней: «Здравствуйте, здравствуйте, сударыня, что вам угодно?» Она скромно отвечала, что приехала ко мне, и, вняв его просьбе, уселась на стул рядом с ним. Разговор их вертелся вокруг обыденных предметов, причем Колине показал, что не лишен рассудительности; он осведомился, откуда она приехала, из какого она края, замужем ли и сколько дом ее приносит дохода, и расспрашивал ее так степенно, что Елена, видя на нем прекрасное платье, приняла его за знатного вельможу и, хотя она обычно держит себя весьма непринужденно, не посмела даже поднять на него глаз. Но он не смог долго оставаться в границах пристойности и здравого смысла; ему пришлось показать свою настоящую натуру. «Вы, значит, приехали повидаться с Ремоном? — сказал он. — Весьма этому рад, ибо он лучший из моих кузенов; как только я прибыл сюда вчера вечером, он угостил меня ужином и велел подать такой суп с зеленым горохом, какого я в жизни своей не едал». — «Иисусе! — воскликнула Елена, — вы, сударь, необычайно великодушны, если любите своих родственников только за то, что они кормят вас супом». — «Поговорим о другом, сударыня, — отвечал Колине. — Любите ли вы затылком наволочки стирать? Ибо, честное слово принца, с вами это случится. Мы иногда занимаемся чадорождением и продлением своего рода, хотя по лицу нас можно принять за Катона-старшего [182]». — «Ах, как вы неучтивы! — сказала она, — никогда бы этого не подумала». — «Как? Вы заставляете себя просить? Нашли перед кем кобениться», — заявил Колине. После этого он попытался ее схватить, дабы исполнить свое намерение, а она принялась так громко кричать, что я был вынужден спуститься вниз и прийти к ней на помощь. Она спросила меня, послал ли я за ней для того, чтоб ее третировали как последнюю распутницу, но я успокоил ее, объяснив, что за персона сьер Колине. Однако не тревожьтесь, любезный Франсион: ни она, ни все ее подруги не откажут нам в ласках, как вы в этом сейчас убедитесь; если обращаться с ними учтиво, то они всегда проявляют большую покладистость; предоставьте это дело мне, я намерен стократно возместить вам деньги, которые некогда у вас взял.

Поблагодарив Ремона за куртуазность, Франсион принялся беседовать о Колине и сказал, что ставит его гораздо выше всех тех многочисленных личностей, которые пыжатся, почитая себя мудрецами, а на самом деле худшие безумцы, чем он.

— То, что обычно принимают за величайшую мудрость на свете, — продолжал Франсион, — есть не что иное, как глупость, заблуждение и отсутствие здравого смысла; я докажу это, когда понадобится. Даже мы, почитающие, что целесообразно использовали время, посвященное любви, пиршествам и маскарадам, бываем в конце концов обмануты и оказываемся безумцами. Нас будут мучить болезни, и дряхлость членов наступит прежде, чем нам стукнет пятьдесят лет.

— Оставим, прошу вас, эту тему, — заявил Ремон, — я не в настроении слушать проповеди; не знаю, в настроении ли вы их читать.

С этими словами он направился навстречу целой толпе достойных персон, прибывших из окрестных городов и селений и приглашенных им к обеденному столу; в том числе было и несколько красивых женщин поскромнее тех, которые уже прибыли раньше и теперь вышли в залу в полном туалете. Франсион спросил у этих дам, которая из них показала им свои полушария, и стал смотреть, не покраснеет ли какая-нибудь, дабы ее узнать; но не нашлось ни одной, которая оказалась бы стыдливее других, ни такой, которая бы ему ответила, ибо виновница кутерьмы попросила своих подруг ее не выдавать, так что загадка все еще продолжала оставаться для него неразгаданной.

Вскоре после того принялись убирать к обеду длинный стол, каковой быстро уставили столькими разнообразными яствами, словно собрали всех животных на земле, чтобы съесть их в один день. Как только гости заморили червячка, Ремон сказал им, что надлежит соблюдать законы, вывешенные над дверью, сиречь отогнать от себя всякий стыд и предаться такому распутству, какого еще мир не видал. Закрыли все оконные ставни и зажгли свечи, ибо при свете дня пирующие не получили бы такого удовольствия от этих развлечений. Всякий с бокалом в руке спел песенку и намолол такого вздора, что для его описания потребовался бы отдельный том. Женщины, откинув стыдливость, рассказывали самые смелые побасенки, какие подвернулись им на язык.

Один дворянин заявил по какому-то поводу, что хочет поведать наикомичнейшее приключение, и начал так:

— Был у нас на деревне священник, который с такой же охотой проводил время в обществе одной тамошней молодки, как и своего требника.