Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

— Я слыхала сегодня ночью, как вы рассказывали свою историю, — продолжала Агата, — вы говорили, что служанка сбросила вас с лестницы; без сомнения, она поступила так по приказу своей госпожи, и весьма возможно, что эта дрянь сама же ей помогала. Неужели вы не понимаете, что все эти разговоры о невозможности вас принять — чистейшее вранье. Она могла бы отлично впустить вас к себе каким-нибудь другим способом, а не через окно, если б не думала с помощью этого препятствия повысить цену своим милостям.

— Мост был поднят, — сказал Франсион, — мне неоткуда было войти.

— А почему бы ей не провести вас в замок днем и не спрятать в каком-либо месте? — заметила Агата.

— Это было бы слишком опасно, — возразил Франсион.

— Видимо, вы ее любите, — продолжала старуха, — и не можете поверить, чтоб за ее поступками скрывалось коварство; по-вашему, все добродетели, укрепившись в ее душе, преграждали туда доступ всем порокам. Но поскольку Валентин не мог там много нахозяйничать, вы, может статься, почитаете ее такой же невинной, как в тот час, когда ее мать родила? Но я хочу избавить вас от такого заблуждения и расскажу вам всю ее жизнь, дабы вы знали, из какого теста она выпечена; к тому же на дворе прескверная погода, и так как нам из-за дождя еще нельзя отсюда уехать, то лучше всего заняться беседой.

При этих ее словах к ней подошел дворянин и сказал, что будет весьма рад послушать ее побасенки, от коих не ждет ничего, кроме удовольствия. Помолчав некоторое время, она объявила, что поведает не только о Лоретиных, но и о своих похождениях, а затем начала так:

— Не скрою от вас, милые мои удальцы, любовных делишек своей молодости, ибо знаю, что у вас не куриные мозги, как у иных прочих, а кроме того, почитаю для себя за славу следовать велениям матери-природы. Словом, скажу вам, что отец мой, не имея по бедности своей средств для моего пропитания, отдал меня пятнадцати лет от роду в услужение к одной парижской мещанке, муж коей был из судейских. Клянусь богом, я отродясь не встречала более мерзкой бабы. Не знаю, поверите ли вы мне, но лучше бы тот, кто взял ее в супруги, прямо женился на виселице или дал приковать себя цепями к галере, чем связаться с ней брачными узами, ибо он не испытал бы таких мучений. С самого утра принималась она за забавы и за пирование с соседками. Если барин поздно возвращался из Шатле [15], то мог жаловаться на голод, сколько душе угодно, она и не принималась готовить ему обед, ибо сама была сыта, а потому думала то же и о других, Более того: если он собирался открыть рот и накричать на нее, то принужден был сейчас же заткнуться из боязни раздражить ее еще пуще, ибо она оглушала его отборной руганью, и надо было обладать терпением Иова, чтоб это выдержать. Даже когда дела мешали ему вернуться вовремя, она говорила, что он пьяница и наверное возвращается с какой-нибудь пирушки. Тогда он брал свой плащ и отправлялся куда-нибудь обедать; но этим он только подливал масла в огонь, ибо она старалась узнать через какую-нибудь соседку, куда он отправился, и затем говорила ей:

— Вот видите! Наш дом ему претит; он не приходит ни есть, ни спать.

После этого она принималась так отчаянно жаловаться, что кто-нибудь из ее родичей обращался к мужу с упреками. Можете себе поэтому представить, с какой суровостью она обращалась со мной. Одному богу известно, сколько раз мне пришлось держать ужин в уме в те дни, когда она угощалась у подружек, и сколько колотушек она мне отвешивала, особливо когда я ей чем-нибудь не потрафляла: при одевании она всегда держала булавку и колола меня в руку в то время, как я меньше всего этого ожидала. Однажды стряпуха отлучилась из дому в самую обеденную пору; а дело было в пятницу, и мне пришлось состряпать яичницу. Но так как я сунула в нее тухлое яйцо, да к тому же туда попала еще и сажа, то барыня схватила яичницу и плюхнула мне ее прямо в рожу. Когда мне случалось неисправно выполнить свою работу и в ту пору приходила к нам какая-нибудь из ее подруг, то только и разговору было, что об этом. «Моя служанка сделала то, да моя служанка сделала это, да она у меня такая, да она у меня сякая; просто — сущая дьяволица; ей только рогов не хватает». «А моя еще хуже, — говорила приятельница, — я расскажу вам про ее штуки». И тут они принимались судачить на все лады: прежде, мол, бочонок вина расходовали в три месяца, а с тех пор как она дала служанке ключ от погреба, его не хватает и на два; она-де подозревает, что та не кладет охулки на руку, когда ходит за вином, и, дабы в этом увериться, приказала вымазать чернилами по краям крышку от кубка, так что та вернулась с полумесяцем на лбу; к тому же, стоило послать ее с каким-нибудь поручением, она пропадала на целый день и никогда не уставала тараторить, особливо же со всякими проходимцами, что за ней волочились. Вот какие милые беседы они вели.