Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

С этими словами он повел англичанина гулять и, рассказывая ему турусы на колесах про мои совершенства, затащил его на нашу улицу, где показал мой дом. Им пришлось вернуться туда раз десять или двенадцать, чтоб увидать меня в окне, ибо я редко к нему подходила, да и то больше по вечерам, а потому аглицкий кавалер не смог разглядеть в сумерках недостатков моего лица (если таковые были) и, будучи уже предубежден в мою пользу, вообразил, будто я — чудо природы.

— Она приходится мне такой близкой родней, — сказал Марсо на обратном пути, — что при всяком случае величает меня братцем.

Англичанин спросил, не навещает ли он меня изредка и нет ли какой-либо возможности пойти вместе с ним.

— Об этом и думать нечего, — возразил Марсо, — я и сам-то с трудом проникаю к ней, ибо ее знатный покровитель очень ревнив и нанял соглядатаев, которые следят за каждым ее шагом и смотрят, чтобы она ни с кем не говорила, особливо же с глазу на глаз; а если вы намерены добиваться ее благосклонности, то скажу вам, что, несмотря на все ваши совершенства, дело это не из легких, ибо она прилепилась всем сердцем к своему вельможе и не скоро от него отречется.

Это препятствие еще пуще разожгло желания англичанина, который с тех пор больше не выходил на улицу без того, чтоб не пройтись дозором перед моим домом, точно собирался взять его приступом. Меня предупредили о том, как мне надлежит себя держать, и в тот час, когда появлялся мой новый обожатель, я становилась у окна и бросала на него томные взгляды, словно изнывала от любви к нему. В некий день Марсо нарочно остановился поговорить со мной у крыльца, когда англичанин прогуливался по нашему околотку, а я, заметив его, громко воскликнула:

— Боже, кто этот иностранец? Он очень хорош собой!

Эти слова, достигнув его слуха, взбередили ему сердце; но тогдашняя его страсть была ничем по сравнению с той, которою он воспылал, когда вернувшийся Марсо передал ему, что я старательно расспрашивала о нем после его ухода и что, по собственному признанию, весьма рада его видеть и нарочно стою у окна в тот час, когда он обычно проходит по нашей улице.

— Отличное начало для вашей любви, — добавил Марсо, — продолжайте: берусь оказать вам всяческую помощь.

Англичанин, несказанно возвеселившись, обнял много раз доброго Марсо, который, желая получить для почина какую-нибудь поживу, попросил гостиника прикинуться, будто ему следует с Марсо пятьдесят ефимков за постой. Сей гостиник корчмарил у себя и был заодно с обдувалами, приводившими к нему простаков, дабы, напоивши, их обыграть или силой отнять у них деньги, поэтому он и не подумал отказать в просьбе человеку одного с ним крапа. И вот, пока Марсо сидел у англичанина, он явился туда и стал требовать пятьдесят ефимков, которые тот якобы ему задолжал. Марсо ответил, что он в настоящее время не может их уплатить; тогда гостиник поклялся, что хочет видеть деньги и что сходит за приставами, дабы вызвать неплательщика в суд. После его ухода Марсо попросил аглицкого дворянина выручить его из столь великой беды и без труда выманил у него всю сумму, якобы с него причитавшуюся, обещая вернуть таковую. Затем он притворился, будто намерен нагнать корчмаря, дабы его удовольствовать, а в уважение к оказанной ему услуге хочет дойти до моего дома и окончательно дознаться, может ли мое сердце быть согрето еще кем-нибудь другим помимо того, кто уже пользовался моей любовью.

По возвращении он уверил англичанина, что застал меня вполне расположенной покороче с ним подружиться и что я ничего так не жажду, как насладиться приятным его обществом; а посему было бы весьма кстати сделать мне какой-нибудь подарок, к примеру, алмазную фероньерку для украшения прически, ибо он заметил, что у меня нет таковой; поскольку же я нравом малость корыстна, то и ценю особливо тех, кто осыпает меня щедротами. Сей пылкий чужеземец отправился незамедлительно покупать означенный презент и вручил его Мар-со для передачи мне, взяв с него обещание, что увидит фероньерку в моих волосах при нашей встрече. В ожидании же этого надумал он дать ночью серенаду в мою честь, ибо умел пробренчать три-четыре аккорда на лютне. Итак, придя под мое окно, спел он сей прелестный новенький куплетец, каковой затвердил наизусть:

Мой хотел излечить свой ран,
Но мой не может уж,
Ибо красотка, что держит мой душ,
Очень какой тиран.