Праведная бедность: Полная биография одного финна

Словно отлитая из одного куска, книга Силланпя спокойно, даже медлительно и вместе с тем с удивительной емкостью раскрывает «полную биографию одного финна». Писатель прослеживает судьбу своего героя, начиная с жизни его незадачливых родителей, рисует картины деревенской жизни более чем за полвека, со всеми ее бытовыми подробностями. С удивительной силой написаны страницы детства героя, — страшный голод, который в шестидесятых годах в результате трех неурожайных лет обрушился на финский народ. «Лесная лихорадка» — родная сестра «золотой лихорадки», охватившая затем Финляндию, изменившая лицо страны, превратившая ее из страны полунатурального хозяйства в страну капиталистическую, оставила героя книги, теперь уже юношу-лесоруба Юсси, таким же бедняком, какими были и его родители. Заканчивает повествование Силланпя днями рабочей революции, когда разорившемуся торпарю Юсси Тойвола шестьдесят лет.

Начинается книга, собственно, с конца — со смерти героя.

«И однажды весенней ночью, — узнает читатель с первой же страницы, — егерь, которому поручили расстрелять осужденных, вывел в расход его горемычную душу заодно с восемью другими, ей под стать».

Из последних же страниц книги становится ясным, что старик вовсе не причастен к тому делу, в котором его обвинили, стал жертвой «скорострельного суда».

Писатель нисколько не идеализирует Юсси Тойвола. Напротив, словно в угоду победителям, он стремится всячески принизить его. Забитый, неказистый мужичонка с отталкивающей наружностью, неудачник, ограниченный, тугодум, который к тому же «в своей стороне слыл большим пройдохой», — вот каким проходит Юсси Тойвола через всю книгу. Но такова сила реалистического таланта Силланпя, такова глубина его, казалось бы, бесстрастно созерцательного проникновения в течение ничем внешне не примечательной жизни, таково мастерство раскрытия самых тайников душевной жизни, что, пережив вместе с подчеркнуто «несимпатичным» героем всю его несчастливую жизнь, не можешь всей душой не восстать против несправедливости окружающего Юсси общественного устройства, против тупой жестокости убивших его белогвардейцев.

Следуя за художником по тропам повествования, читатель начинает постигать правоту писателя, который в конце книги с горькой усмешкой говорит о егере, расстрелявшем Тойвола, что тот «просто не разобрал, какой замечательный человек этот Юсси».

Нам понятно, почему эта книга, герой которой, маленький несчастный человек, словно бы случайно примкнувший к восстанию, в свое время не могла по-настоящему удовлетворить передовых борцов пролетариата. Она, казалось, принижала героическую борьбу финских рабочих, только потому потерпевших поражение, что на помощь буржуазии пришли немецкие интервенты. В самом деле, показывая жизнь через призму сознания человека, который как бы плелся в арьергарде событий, писатель не мог нарисовать картину их во всей широте и взаимосвязи. И это было как бы выражением и позиции самого Силланпя, пытавшегося стать «в стороне от схватки». Но сила жизненной правды, ведущая перо художника-реалиста, такова, что она, как это не раз бывало в истории литературы, даже входя в противоречие с позицией автора, пробивает себе путь на страницы книги. Так, несмотря на некоторый «перекос» в изображении событий, реальное историческое содержание их воздействовало и на повествование Силланпя. Оглядываясь на прошлое, мы, как сказал Герцен, «всякий раз разглядываем в нем новую сторону, всякий раз прибавляем к уразумению его весь опыт вновь пройденного пути».[1] И мы понимаем сейчас, что среди мутного потока клеветнической литературы появление этой книги, направленной против белого террора, «принижающей» образ бедняка-торпаря для того, чтобы так возвысить его, — было гражданским подвигом писателя, столь далекого от политической жизни.

Трудно было сыскать более бесправного человека, чем финский торпарь. Земля, которая его кормила, принадлежала землевладельцу, требовавшему, чтобы торпарь «отрабатывал» аренду, возделывая хозяйские поля в самую страду, облагавшему его непосильными повинностями. В любую минуту, не связанный зачастую даже письменным договором, хозяин мог согнать торпаря с земли, которую тот долгие годы обрабатывал, изгнать из единственного его прибежища — торпа, избы.

Всей неотразимой системой художественных образов и даже лирическими отступлениями автор постепенно, исподволь доказывает закономерность и естественность того, что торпари пошли в революцию вместе с рабочим классом.

Это тоже не могло не прозвучать как скрытая полемика с официальной финской пропагандой тех лет, утверждавшей, что на сторону революции крестьян, даже торпарей, можно было привлечь, лишь обманув их.