Праведная бедность: Полная биография одного финна

После этого целый час никого не видать, лишь огни мерцают загадочно, да негромкие хлопки выстрелов — как суровый голос этой праздничной ночи. Юха успевает спокойно рассмотреть во всех подробностях дом и нарисовать в своем воображении картину господской жизни, для него совершенно непостижимой. Ум, богатство и весь образ жизни хозяина Пайтулы — все это словно встает перед Юхиным взором, и его почти раздражают несообразности, которые он тут находит. Вспоминаются случаи, когда ему приходилось иметь дело с Пальмункрени. Вот ведь и имя-то какое — Пальмункрени,[18] — Пальмовая ветвь! И что хорошего в таком имени?

Беднота и хозяин Пайтулы — как беспомощен этот самый хозяин перед лицом бедноты! Его мысли, его планы, — ведь и он тоже рассчитывает на успех в жизни, — и, с другой стороны, мысли бедноты. Он со своими мыслями сидит у себя в четырех стенах, а мысли бедноты захлестывают весь мир!

Снова показались санные упряжки. Судя по шуму, теперь их целая вереница. Кто бы это мог быть — с той стороны? Да так много!

Когда передние сани поравнялись с Юхой, кто-то резко спросил:

— Эй, старик, не проезжали тут два типа?

— Проезжали двое с час назад.

— Сукины дети!.. Что ж ты их не задержал?

Проехало еще трое или четверо саней, и снова вопрос:

— Слушай, старик, не видал, не проезжали тут два буржуя?

— Как же, видал!

— Когда это было?

— Да с час тому назад.

Все новые лошади, тяжело сопя, проходят мимо. В каждых санях скучилось по пяти, шести и даже по восьми человек. Женщины сидят на коленях у мужчин. Кто-то кричит Юхе: «Сматывайся, старик, фронт прорван!» Но это не производит на Юху никакого впечатления — он словно заворожен видом движущейся людской массы. А вопросы и советы так и сыплются на него.

— Что стоишь такой важный, старик? Сторожишь какого-нибудь лахтаря?

Собственно говоря, Юхе следовало бы понять, что перед ним беженцы, и, возможно, где-то в подсознании он понимает это. Но дело в том, что он настроен на торжественный лад. Когда видишь такие толпы людей, не все ли равно, бегут они или наступают? Празднично приподнятое чувство охватывает старого Юху, угрюмая от нутра душа смягчается, губы что-то лопочут, мысли невольно стремятся облечься в слова: «Армия бедноты… демократии… Победа будет за нами…»

Но как только последние лошади скрываются из виду, Юха начинает ощущать всю неопределенность своего положения, и вскоре — это несомненно — им овладевает страх. Темные службы хутора и вплотную придвинувшаяся равнина словно одержали над ним верх, они на стороне хозяина Пайтулы, он один на темной дороге. Огни Ринне тоже мерцают так, будто ничего не хотят о нем знать. Где-то там, в этом темном доме, сидит сейчас хозяин. Выбеги он в этот момент, пусть даже без всякого оружия, Юха не смог бы его задержать. У Юхи такое ощущение, будто он тайно подслушивает, как работает мысль хозяина там, в доме, и в его представлении хозяин становится здесь главной фигурой — он и хозяин с глазу на глаз, лицом к лицу. Невидимая, настойчивая работа мысли там, в доме, вызывает в Юхе глухое раздражение. Против такой вот господской головы ничего нельзя поделать. Если б даже его убили, голова у трупа осталась бы та же, и тот, кто убил, все равно чувствовал бы себя побежденным. Это головы господ (и Юхе мерещится, будто он видит их великое множество, точно выставленных на каком-то помосте), — это они, они так раздражают своим видом бедноту… И тут Юха вдруг замечает, что стрельба у Кускоски давно прекратилась. Только что оттуда прошло столько народу, и теперь там пусто, совсем пусто. Юха и представить себе не может, что теперь там лахтари — там просто какая-то ужасающая пустота, она наваливается, душит. А за несколько сажен в другой стороне — голова хозяина Пайтулы. Теперь Юха один, Пайтула и эта пустота вошли в сговор, они застали Юху врасплох, они смеются. А огни Ринне словно умерли.

Юха спускается к берегу, хотя отлично знает, что никуда не посмеет уйти отсюда один. Он не посмеет и вернуться к Ринне, он должен стоять здесь, если понадобится — до утра. Здесь, в пределах хутора, все-таки безопасней, что бы ни случилось.

Со льда озера снова доносится скрип полозьев. Снизу снова подымаются одинокие сани. Юхе вдруг делается жутко. Все только что пережитое словно кричит ему: «Эти сани опасны для тебя, сейчас решится твоя судьба!» Те, что прошли здесь недавно, уже далеко. Теперь он во власти этих. Кажется, и у этих есть ружья.

Они сворачивают к воротам. «Вот тут он живет, сатана», — шепчутся они между собой и осаживают лошадь. Юхино сердце бешено колотится, мысль настойчиво уверяет в одном: он никому не сделал зла, никому. Лошадь останавливается, и один из людей отрывисто произносит: «Тайное убийство». Юха слышит слова, но не понимает смысла, — лишь колени начинают трястись. Человек повторяет громче:

— Тайное убийство.

— Э-э… какое такое убийство? — запинаясь, спрашивает Юха.

— Вот болван, даже пароля не знает!

Человек говорит так быстро, что Юха ничего не понимает. Он лишь подходит поближе и как можно более кротко произносит:

— Что вы говорите?