Праведная бедность: Полная биография одного финна

В сенях послышались торопливые шаги Ловисы. Она заглянула в пекарную и на хозяйскую половину, открыла дверь в работницкую и снова ушла. Младенец уже появился на свет, был выкупан и запеленат. Пока Ловиса искала корзину, мать сотворила над ним крестное знамение и пробормотала нечто вроде полузаклятья, полублагословенья. Затем она снова со вздохом легла на полок и отдалась естественному чувству счастья, переполнявшему ее уставшую душу и тело. Ни страхи, ни заботы не терзали ее сейчас, и какую-то минуту она могла побыть наедине с ребенком здесь, в тишине бани.

Загадочное человеческое существо, одного часу от роду, пищало в своей корзине в бане на Никкиле, в ночь на Михайлов день, в глухом лесном краю, за шестьдесят лет до красного восстания. Час его рожденья не был отмечен ничем особенным, все шло своим обычным порядком. Ева в работницкой проснулась, когда отец вспотычку прогрохал к своей кровати. Потом она проснулась еще раз: отец громко на что-то жаловался, и ему ответил голос с кровати, стоявшей у двери: «Тихо, старик, не то встану — так враз заткнешься». Это был батрак Апели, он тоже вернулся домой запоздно. Старик действительно на минуту затих, потом встал, с ворчаньем вышел в сени и стал звать Ловису. Мальчишка на побегушках хихикнул в своей кровати. Все это Ева отчетливо слышала, и в этом не было ничего необычного. Марке же ничего не слышала и продолжала спать, еще теснее прижимаясь к Еве, очевидно принимая ее во сне за мать.

После родов Майя испытала наплыв радостных чувств, столь естественных для человека в таких обстоятельствах. Обычно эти чувства быстро проходят, всемогущие будни вступают в свои права, и тогда рождение ребенка уже тяжкий крест; добрым людям надлежит принять и нести его безропотно и терпеливо, ибо это один из тех разнообразных плодов жизни, которыми она так богата и которые придают человеческому существованию такой серый и гнетущий оттенок. Если ребенок умирает, не успев вырасти, это чуть ли не более радостное событие, чем его рождение. Мать, конечно, поплачет над ним, но не станет скрывать, что плачет-то она от радости. Однако у Майи были свои основания радоваться появлению ребенка на свет, и она всегда, даже если он был не при ней, помнила о том, как важно для нее, чтобы он выжил. У нее появились смутные подозренья, что отцу на него наплевать, и ее отношение к Пеньями стало меняться. Мало-помалу это начало проявляться во всех их разговорах. Майя безотчетно стремилась держаться игриво-шутливой манеры, сохранившейся у нее с девичества, но все же, случалось, оставаясь с Пеньями с глазу на глаз, она между крепких шуток уже без страха называла его на ты. И это как будто производило на него впечатление; Майя чувствовала, что ее вес и влияние растут.

Пока маленький Юсси ничего еще не умел и не мог самостоятельно гулять, дни его текли довольно однообразно. Вот тут, в углу между печью и стеной, в вечернем полумраке, висит старая, грубо сработанная люлька. В ней лежит двухлетний малыш, взмостив ноги на колени своей сводной сестры Марке, — она сидит к нему боком, в ногах люльки. Лениво что-то напевая, Марке качает люльку, которая противно царапает по торчащим из пола сучкам.

Мальчику не спится. Он то и дело приподымается, пытаясь сесть, и, всякий раз как Марке толкает его обратно в люльку, громко зовет мать. Малыша страшит сгущающаяся тьма, кусают клопы и блохи.

Когда ребенок, в который уже раз, с ревом садится в люльке, Марке нехотя встает, берет его на руки и, прихлопывая локтем по его искривленным ножкам, подходит к окну, откуда еще сочится дневной свет. Увидев во дворе смутные тени, мелькающие у колодца и возле хлева, ребенок затихает, затем снова начинает тихо плакать. Снаружи хлопает дверь, в запечье стрекочет сверчок, неизменный обитатель тогдашних крестьянских изб, современник лучины. Марке превозмогла свою апатию и, стоя у окна, бесстрастно рассматривает искаженное, в грязных разводах от слез, лицо малыша. Это сын Майи, но отец у них один…

В избу возвращаются люди. Первыми приходят Апели и Куста — мальчик на побегушках. Мастомяки, поденщик, поворачивает прочь от ворот. А вот и Майины шаги послышались в сенях; она проходит в пекарную. Начинается засидка.[5]

Сняв кафтан и сунув в печь рукавицы и промокшие таллукки,[6] Апели достает с шеста пучок лучин, чиркает спичкой о печь, зажигает лучину. Ребенок перестает кричать и, жмурясь, смотрит на свет. Он устал, но если положить его в люльку, он опять закричит.

Апели занялся уже начатыми санями, над которыми он работает из вечера в вечер. Куста праздно дремлет на лавке, пока ему не дадут какое-нибудь поручение. А вот и сама хозяйка, Майя. Между делом она берет Юсси на руки и дает ему грудь: Юсси и на третьем году еще сосет грудь, его еще не отучили. Майя — настоящая хозяйка. Она велит Кусте и Марке читать. Куста тотчас достает свой катехизис. Марке мешкает. «Вот погоди, придет отец!..» — грозится Майя.