Праведники

— Вот-вот. А ты меня знаешь — если меня куда-то не пускаются начинаю туда ломиться. Однажды мне попалась на глаза одна серьезная книга из отцовской библиотеки. Но я сама не могла постичь скрытого в ней смысла. Мне нужен был учитель. И тогда я пошла к рабби Мандельбауму.

— Это который учил тебя в семинарии?

— Да, тот самый, что похвалил меня. Я пришла к нему домой и честно сказала, что азов мне мало и я хочу учиться дальше. Более того, я тщательно подготовилась к этому визиту, нарыла разных ссылок из умных книжек, из которых со всей очевидностью следовало, что я хоть и девушка, но имею право знать больше.

— И он согласился помочь?

— Да. Я ходила к нему каждый вторник, к вечеру. Это было тайное обучение. Никто не знал об этом, кроме нас двоих да еще его жены. В середине занятия она входила к нам, ставила перед мужем чай с лимоном, передо мной стакан молока, а между нами вазочку с домашним печеньем и объявляла десятиминутный перерыв. Так продолжалось пять лет… — Тиша улыбнулась.

— А потом?

— В какой-то момент я заметила, что он стал выглядеть все более озабоченным. При этом он переживал вовсе не за себя. Он был уже стар, и его не особенно интересовали соседские пересуды. Он, конечно же, переживал за меня. А когда мне исполнилось семнадцать лет, он как-то сказал: «Тебе трудно будет найти мужа, Това Шайя. Не всякий потерпит возле себя ученую женщину». Он-то, бедняга, думал, что сбил меня с пути. Что теперь я не смогу быть хорошей женой хасида, какой была его собственная супруга. Что меня не удовлетворит роль многодетной матери и вечной домохозяйки. Ну что ж, он был прав.

— Полагаю, тебя не очень расстроила эта ситуация.

— Разумеется. В те дни я как раз обдумывала план побега. Завела себе абонентский ящик и подала документы сразу в несколько вузов — но только в те, где лучшим абитуриентам предоставлялась государственная стипендия. Без денег мне во внешнем мире было не прожить, это я хорошо понимала. В анкете я указывала, что я сирота и обо мне некому позаботиться. В итоге, как ты знаешь, мне удалось попасть в Колумбийский университет. Получив заветное письмо из приемной комиссии, я в последний раз переночевала дома, утром сделала малышам завтрак, поцеловала маму и отправилась прямиком к ближайшей станции метро.

— И не вернулась?

— И не вернулась.

Уилл озадаченно замолчал, пытаясь осмыслить услышанное. Только сейчас он узнал, что «ТШ» и «Тиша» — это вовсе не студенческие прозвища его подруги, а всего лишь сокращение от ее настоящего имени — Това Шайя. Теперь он понимал, почему она с таким маниакальным упорством не желала знакомить его со своей родней и даже ни разу не показала ему их фотографии.

— Слушай, а твои родители знают, что ты жива-здорова?

— Ну за кого ты меня принимаешь? Разумеется. Мы созваниваемся перед большими иудейскими праздниками.

— А ты хоть раз навещала их?

— Нет. С тех пор я ни разу не переступала границу Краун-Хайтса, даже случайно.

Так вот почему она ничего не знала ни о поп-музыке, ни о научной фантастике, ни о знаменитых блокбастерах. Вот почему она не говорила ни по-французски, ни по-испански, хотя всегда мечтала об этом. Хасиду незачем владеть этими языками. Ему даже английский не особенно нужен. Важно знать лишь иврит и идиш.

Уилл вдруг вспомнил о гастрономических пристрастиях Тиши — китайская готовая еда, жирные свиные отбивные, гамбургеры… Его всегда удивляло то, с какой жадностью она набрасывалась на всю эту так называемую пищу, словно ее из тюрьмы недавно выпустили. Хотя, в сущности, так оно и было…

Он теперь не понаслышке знал о жизни в Краун-Хайтсе и был поражен тем, как сильно Тиша оторвалась от своих истоков. Она носила узкие топики, подчеркивающие всю прелесть ее девичьей груди, ее живот был почти всегда открыт, про колечко на пупке и вообще говорить не стоит… Ему вдруг вспомнилось объявление, которое он прочитал в Краун-Хайтсе: