Праведники

Уже через пару минут Уилл увидел Бет. Прежде чем окликнуть жену, он позволил себе полюбоваться ею несколько мгновений. Они познакомились в Колумбийском университете. Уилл влюбился сразу и бесповоротно. У него и до сих пор захватывало дух от ее яркой красоты. Длинные темные волосы, оттеняющие удивительно светлую кожу лица, и огромные зеленые глаза — что может быть прекраснее этого? Такая женщина посмотрит мельком, а ты уже пропал…

Наконец он опомнился, вскочил и помахал Бет рукой. Она приблизилась, и он с головой окунулся в исходивший от нее аромат. Волосы пахли ягодами, кожа — солнцем и легким бризом. Ни один шампунь, ни одни духи не способны были воспроизвести такое чудесное смешение ароматов. Это был только ее запах. Уилл шагнул жене навстречу, обнял ее и привлек к себе.

Взгляд его был прикован к ее губам. У нее были замечательные губы. Полные, мягкие, как подушечки. У него всегда чуть кружилась голова, когда он прикасался к ним. Закружилась и сейчас. А в следующее мгновение они раскрылись, выпуская кончик язычка, и Уилл захватил его своими губами. Бет томно вздохнула — тихонько, так, чтобы никто, кроме Уилла, не услышал. Но если от поцелуев жены у него кружилась голова, то на такие вздохи его организм реагировал серьезнее. Настолько, что она это почувствовала и прижалась к нему еще сильнее.

— Можешь ничего не говорить. Теперь я точно знаю, что ты действительно рад меня видеть, — с улыбкой прошептала она, скинула плащ и повесила его на спину стула. — Садись скорее, пока никто не заметил. Неудобно!

Уилл выглядел сконфуженным.

— Итак, акула пера, что мы будем есть? Я лично хочу ватрушку и какао! Или чаю? Нет, какао!

Уилл все еще не до конца пришел в себя и откровенно пялился на ее вырез. Ему вдруг расхотелось тут сидеть. Может быть, взять такси, вернуться поскорее: домой и… сразу в постель?

— Уилл! Ну не отвлекайся!

…Его сандвич с пастрамой, густо политый горчицей, принесли как раз в тот момент, когда он рассказывал Бет о приеме, которого удостоился в Браунсвилле от всей репортерской братии.

— Так ты говоришь, что этот Карл… как его…

— Макгиверинг.

— Ну да. Так он, выходит, изображал из себя чуть ли не Филиппа Марлоу[1], когда болтал с той полицейской пресс-секретаршей?

— Именно! «Так, минуточку, красавица, у меня есть свои ребята в вашем ведомстве…» — по памяти процитировал Уилл.

— Ага! А ты, значит, мистер Зеленый Новичок из гламурной «Нью-Йорк таймс»?

— Увы, Бет, увы…

— Что ж, у меня на этот счет другое мнение…

— Погоди, я недосказал. Суть в том, что он вел себя с ней как с любой девчонкой в редакционной курилке. И я подумал: может быть, в этом вся соль? Может быть, мне пора обзаводиться собственными связями в полицейской среде? Что думаешь?

— То есть ты предлагаешь мне смириться с тем, что отныне ты будешь каждый вечер напиваться в пабе вместе с каким-нибудь лейтенантом О’Рурком и ночевать под столом? Знаешь, что-то мне это не нравится. И потом — ты не такой, человек. Да и зачем тратить время на ерунду, если через год-другой ты будешь писать совсем о других вещах? Этот твой Карл до пенсии будет мотаться по подворотням и чокаться пластиковыми стаканчиками с такими же, как он, пинкертонами в кавычках. А ты в это время, будешь делать репортажи из Белого дома или даже из Лувра!

Уилл усмехнулся:

— Твоими бы устами…

— Я серьезно! Не надо ухмыляться. Если у меня на носу, повисла сырная крошка, это еще не значит, что я не права! Я верю в тебя и в твои возможности. Знаешь, я сегодня на работе случайно услышала одну песенку… такую… Я даже удивилась, потому что по радио таких больше не передают. Но она была такая красивая, такая… прямо я не знаю…

— А кто пел?

— Джон Леннон. Название не вспомню, хоть убей, но он там перечисляет все, во что обычно принято верить… Точнее, отрицает все это. «Я не верю в Иисуса, я не верю в Библию, я не верю в Будду…» И так далее. В Гитлера, в Элвиса и во все остальное… А потом вдруг говорит: «Я не верю в „Битлз“. Я верю лишь в Йоко и в себя». И вот когда я это услышала, я просто и долго не могла сойти с места. Прямо в приемном покое! Настолько меня поразила эта строчка. Ты, конечно, можешь сказать, что это сопли в шоколаде, но лично я так не думаю. И я тоже поняла, что верю!

— В кого? В Йоко Оно?

— Не придуривайся, Уилл. В какую Йоко? Я верю в нас с тобой. В тебя и меня. И в этом нет ничего смешного.

Уилл едва удержался, чтобы не рассмеяться. Он был англичанином, а в Англии не принято столь явно и открыто заявлять о своих чувствах. К тому же он никак не мог причислить себя к людям, поднаторевшим в любви и знавшим тысячи способов ее словесного выражения.

И все же он сдержался.

— Я тебя люблю, — неожиданно для самого себя сказал он.

— Я знаю.

За столом повисла тишина, нарушаемая только скрежетом вилки по тарелке: Бет соскребала остатки горячей ватрушки.

— Что это ты сегодня такая романтичная? — наконец поборов легкую неловкость, небрежно спросил Уилл. — Что-то на работе произошло?

— Ага. Я ведь уже рассказывала тебе о ребенке, с которым сейчас работаю?

— Мальчик N? — улыбнувшись, уточнил Уилл.