Правила боя

Почему-то не было чувства брезгливости или неприязни, которое непременно возникает у живого человека при виде человека мертвого. Было любопытство, как он ухитрился это сделать, почему именно здесь, а не где-нибудь в другом месте, например, на шпиле Петропавловской крепости, оставил ли он записку, и всякая другая лабуда, которой, в общем-то, у нормального человека быть не должно. Я к тому же получил настоящее удовольствие от зрелища полковничьего тела, медленно раскачивающегося в ранних, предрассветных лучах солнца. Полковник был в парадном мундире, со множеством наград, и я представил себе, как они мелодично звенят при порывах ветра.

Сергачев, похоже, испытывал такие же чувства к усопшему, потому что он с видимым удовольствием смотрел репортаж, а однажды даже надел очки и подсел ближе к экрану, после чего заметил:

– У него шнурок развязан на левом ботинке. Непорядочек!..

В общем все было хорошо. До поры до времени, точнее до тех пор, пока не открылась дверь гостиной и на пороге не появилась Наташка.

– Здрасьте, – сказала она, – вот и я.

– Наташка! – закричал я радостно.

– Ты чего здесь делаешь? – спросил Сергачев.

– А у меня каникулы, – ответила Наташка. – До августа.

– Я проверю, – пригрозил Сергачев.

– Легко! – ответила Наташка и задрала нос.

После этого мы вдвоем долго сидели в гостиной и разговаривали. Вернее, говорила Наташка, а я слушал, смотрел и восхищался. Передо мной сидела молодая расцветшая красотой женщина, не девочка-подросток, а юная леди, ухоженное, в меру накрашенное, существо с блестящими от счастья глазами.

Она неотрывно смотрела на меня. Я видел, как расширяются и сужаются ее зрачки, и я отражаюсь в них и, наверное, в ее мыслях. А она держит мою руку в своих ладонях, но моя рука не умещается там, и ей приходится разводить пальцы, чтобы обхватить ее, и во всем этом есть что-то сексуальное, то, что не возбуждает плоть, а вызывает неясное чувство счастья, и легкости, и нежности, и желание, чтобы это продолжалось долго-долго, всегда…

– А еще там есть девчонка одна, принцесса из Дании, а может, из Швеции, не помню. Она все дружить со мной хочет, а я не хочу… Она спросила – а у тебя мальчики были? А я ей ответила – ха! Уж не знаю, чего она подумала, но два дня со мной не разговаривала. А если бы я ей правду сказала, представляешь? Пойдем погуляем, а? Погода классная…

– Мне нельзя на двор выходить, – ответил я.

– Почему? Ты что, больной какой-то?

– Типа, да.

– Пойдем на полчасика, я устала уже в комнате сидеть, мы в садике погуляем, и все. Никто ж не узнает, я тебя прошу, – она поцеловала меня в щеку, легонько так коснулась губами и сразу отдернула голову, и нагнулась, просительно глядя на меня снизу вверх.

– Хорошо, пойдем…

Мы прошли через двор и углубились в парк.

Странный это был парк, где вперемешку росли ели, сосны, березы и яблони с маленькими зелеными и, наверное, ужасно кислыми яблочками.

– Леша, ты Светлану любишь, да?

– Люблю.

– Крепко-крепко?

– Крепко-крепко-крепко!

Она остановилась на полянке этого похожего на маленький лес парка. Ветер с Невы раздувал ее пушистые блестящие волосы, накрывая лицо, и глаза, и губы. И чтобы услышать ее, мне приходилось наклоняться все ближе и ближе.

– А я обманула тебя и старичка этого, Сергачева, тоже… Нет там, в пансионате этом долбаном, никаких каникул, я просто убежала оттуда, к тебе убежала. Ты же не будешь всю жизнь любить свою Светлану, когда-нибудь разлюбишь и бросишь, и тогда сможешь жениться на мне, а я подожду тебя. Я никого никогда не буду любить, только тебя, ладно?

Она обняла меня за шею и не стала целовать, а просто прижалась лицом к моему лицу, и что-то соленое потекло по нашим щекам, совсем немного, несколько соленых капель счастливых слез.

Я осторожно взял ее за талию, и мы начали кружиться в неслышимом вальсе по этой странной поляне странного парка на Каменном острове.

И вдруг я почувствовал как ее тело вздрогнуло, обмякло и начало сползать вниз, на траву, а мои пальцы стали мокрыми и липкими.

Я неловко положил ее тело и посмотрел на свои руки.

Со всех сторон уже бежали охранники, один из них громко командовал остальным, раздалась автоматная очередь, потом еще одна, где-то, ломая сучья, упало тело.

Но все это не имело никакого смысла, абсолютно никакого смысла…

Я нагнулся к Наташе, ее губы шевелились.

– А мне не больно, совсем не больно…

Потом подошел Сергачев.

– Ничего, Лешенька, ничего…

Я опустился на колени и провел рукой по Наташкиному лицу…

Глава четвертая Ракета подана!

Ровно в 8.00 по Гринвичу, или в 2.00 по времени Нью-Йорка, атомоход «Лакшми» вошел в территориальные воды Соединенных Штатов Америки.

Русский моряк с простой фамилией Иванов стоял в ходовой рубке атомохода рядом с арабским капитаном Мухаммедом Нушри, и если бы не правая рука русского, прикованная наручником к его поясу и стоящий за спиной матрос с пистолетом в руках, вполне можно было бы подумать – капитан и старпом вместе проходят сложный участок фарватера.