Правила Дома сидра

— Черт бы вас всех побрал! — обругала она д-ра Кедра, свою мать, Сент-Облако и весь мир. Попробовала повалить столб, но он никак не отдирался от балки, идущей под полом. Тогда Мелони схватила кусок перил и стала, крутя им, как дубинкой, колотить по столбу, пока он наконец не рухнул. Попыталась его поднять, не смогла и рявкнула на Гомера: — Помоги мне! Ты что, ослеп?!

Взявшись вдвоем за столб, они, как тараном, пробили им стену кухни.

— Почему ты молчишь? Неужели тебя не мучает, кто с нами это сотворил? Тебе что, все равно?

— Не знаю, — ответил Гомер.

Затем стали вместе крушить один из столбов, на котором держался второй этаж. Нанесли три удара, каждый раз отскакивая в сторону. После четвертого столб рухнул. И сейчас же что-то над головами пришло в движение. Бросив таран, Мелони схватила рухнувший столб, попыталась разбежаться с ним, но сила инерции вынесла ее через порог на веранду. В тот же миг одна из верхних спален обрушилась в кухню. Тут же следом от крыши веранды отвалился кусок и увлек за собой в реку остаток перил. Даже Мелони поразил масштаб разрушений. Она почти нежно взяла Гомера за руку и потащила за собой на второй этаж — часть лестницы еще уцелела, вместе с комнатой, где когда-то пильщик любовался по утрам фотографией женщины с пони.

— Помоги мне, — мягко сказала Мелони Гомеру. Подошли к окну, сорвали ставню, висевшую на одной петле, бросили вниз и смотрели, как она, пробив крышу и пол веранды, плашмя упала в реку.

— Здорово, правда? — почему-то упавшим голосом произнесла Мелони.

Она сидела на том самом матрасе, где они стояли на коленях в тот день, когда с небес на крышу дома шлепнулась брошенная коршуном змея.

— Помоги мне, — сказала еще раз Мелони и рукой пригласила его сесть рядом. — Помоги, не то я сбегу, — сказала она и прибавила: — Помоги, не то убью кого-нибудь.

По-видимому, убить и сбежать было в ее понятии одно и то же. Да, Мелони не так-то легко помочь, но Гомер все-таки сделал попытку.

— Не убивай никого, — сказал он. — И не сбегай.

— А зачем оставаться? — возражала Мелони. — Ты ведь не останешься. Нет, ты не сбежишь. Тебя кто-нибудь усыновит.

— Никто не усыновит. Да я ни к кому больше и не поеду.

— Поедешь.

— Нет. Так что, пожалуйста, не сбегай и не убивай.

— Значит, если я останусь, ты тоже останешься? Да? Ты это хотел сказать? — спросила Мелони. «Это ли он хотел сказать?» — подумал Гомер. Но Мелони, по обыкновению, не дала ему времени на раздумье. — Обещай, Солнышко, что не уедешь, пока я здесь, — сказала она. Придвинулась к нему, взяла за руку, разжала пальцы и положила его указательный себе в рот. — Счастливчик пони, — проговорила она, но Гомер не был уверен, что пони очень уж повезло. Старый дом закряхтел. Мелони подвигала языком его палец. — Обещай, Солнышко, что не уедешь, пока я здесь, — повторила она.

— Да, — кивнул Гомер.

Мелони укусила палец.

— Обещаю, — сказал Гомер.

Еще один кусок лестницы рухнул в кухню, жалобно скрипели покосившиеся стропила, поддерживающие остаток крыши веранды.

Что же так завладело его вниманием, когда Мелони, достав его маленький пенис, затолкала его себе в рот? Он не боялся, что старый дом рухнет и убьет их, хотя основания для страха были. Не думал о предыстории матраса, на котором они лежали; она, конечно, была чудовищна даже по меркам Мелони. Не думал о собственной утраченной предыстории и о том, что лежать так с Мелони — значит предавать д-ра Кедра. Частично его внимание отвлекали звуки: чмокание Мелони, его и ее прерывистое дыхание. Этот шум похоти вызвал в памяти маленького Фаззи Бука и аппарат, увлажняющий легкие. Его грубая механическая работа всегда напоминала Гомеру, как хрупка человеческая жизнь.

Пенис Гомера во рту у Мелони сначала слегка вырос, но потом вдруг съежился, и Мелони удвоила усилия. Больше всего Гомеру мешала злополучная фотография, она отчетливо стояла у него в глазах. Он видел даже чистый четырехугольник на стене, где она недавно висела. Именно она разбудила его похоть, но вот теперь была явной помехой. Если раньше женщина с пенисом пони во рту напоминала предложение Мелони, то теперь и женщина и Мелони вызывали одно чувство — сострадание к униженным. Пони на фотографии, как и полагается бессловесной скотине, являл полнейшее равнодушие к происходящему. И Гомер чувствовал, что его пенис во рту у Мелони становится все меньше, каким, по его понятию, вообще никогда не был.

Мелони вдруг резко оттолкнула его. Такое унижение!

— Черт возьми! — крикнула она. — Что с тобой? Не говори, что дело во мне, а не в тебе!

— Точно, не в тебе, — сказал Гомер.

— Еще бы во мне! — кипела Мелони, губы у нее распухли, даже появились ссадины, на глазах навернулись слезы.