Правила крови

Поезд опаздывает на десять минут. Когда он приходит, оказывается, что народу в нем не так много, как утром, а вагоны старого типа, с расположенными друг напротив друга парами кресел и столиками между ними. Я кладу брошюру на стол и открываю. Это разноцветный глянцевый буклет размером с воскресное приложение к газете, с фотографиями счастливых людей — молодых, красивых, улыбающихся, — которые предположительно научились жить с гемофилией с помощью чудес современной медицины. Я нахожу уже известную мне информацию об Х-и Y-хромосомах, затем читаю об осложнениях разных типов заболевания. Но мне трудно сосредоточиться, потому что я все время вспоминаю о странном совпадении: правнук Генри, лучшего специалиста по гемофилии (что бы там ни говорил Джон) викторианской эпохи, страдает от той же болезни. Меня беспокоит и другое совпадение, заключающееся в мутации гена у внучки Генри, что стало причиной гемофилии у ее сына. В вероятность этого — с учетом слов самого Корри о редкости заболевания — я поверить не могу. А если Джон верит, то лишь потому, что он не писатель с богатым воображением, ищущий сенсаций, а ученый, не интересующийся странностями внутренней жизни человека.

Когда поезд приближается к Ливерпул-стрит, нагнав в пути десятиминутное опоздание и сообщающий по системе местного оповещения о своей победе, тревога за Джуд возвращается. Уже половина пятого. Я иду к телефонной будке, набираю номер рабочего телефона жены и снова попадаю на голосовую почту. Потом пытаюсь позвонить домой. Сначала включается автоответчик, потом трубку берет Лорейн и говорит, что Джуд заболела и поехала в больницу. Она не знает, что случилось. В отличие от меня. Я знаю.

На этот раз и близко нет девяноста дней. Гинеколог сказал Джуд, что для новой попытки было слишком рано. Следовало подождать полгода. Ее продержали в больнице до утра, но с ней все в порядке; боли — то есть физической боли — не было, только кровь и крошечный плод, слишком маленький, чтобы можно было разглядеть пол, не больше пакетика желе. По описанию Джуд, а не гинеколога. Меня от этого подташнивает. Сойдя с поезда, я выпил много виски и кофе, но ничего не ел. За последние два дня было слишком много разговоров о крови, и я удивляюсь, как врачи могут это выносить, как они справляются, пока не привыкнут. Прошлой ночью, когда я спал один, мне даже снился сон о крови. Я был в центре переливания, лежал на кушетке, а мужчина на соседней — Генри. Я не удивился, увидев его там, потому что мы друзья, а кроме того, он мой предок. К нам подошла медсестра и сказала, что Генри молодо выглядит для моего прадеда, а потом прибавила, как это свойственно некоторым женщинам, что он, наверное, женился еще ребенком.

Из моей руки и из руки Генри стали брать кровь. Моя была обыкновенной, а его — гораздо темнее и гуще. Медсестра поднесла стеклянную бутылку, в которую собиралась его кровь, к свету, а врач посмотрел на нее и сказал, что с первого взгляда видно: в ней есть ген аристократизма. Сын этого человека будет знатным человеком и получит место в Палате лордов — а также его внук, правнук и все потомки до скончания века. Бутылка Генри наполнилась, но кровь не остановилась. Она перелилась через край, выплеснулась на пол; Генри истекал кровью. Он сел, затем встал и закричал, чтобы врачи сделали что-нибудь, остановили кровь. Разве они не знают, что у него гемофилия? Они хотят, чтобы он умер от потери крови? Тут я проснулся, со страхом ожидая, что окажусь в окровавленной постели, как уже бывало раньше, но я лежал один, на чистых белых простынях.

Я забрал жену домой. Постельный режим ей не нужен. Она не больна. Просто, как заявила Джуд, стараясь выглядеть практичной, бодрой и философски настроенной, она абсолютно здоровая женщина, которая четыре раза беременела и четыре раза теряла ребенка, выходившего из нее вместе с кровью. Переживать глупо — то же самое случалось со многими женщинами, но в конечном итоге они рожали здоровых детей. Ей всего тридцать семь, и времени еще навалом. На эту искусственную бодрость смотреть больнее, чем на горе. Это поза, которую она храбро приняла перед первым посещением психотерапевта. Визит назначен на конец недели. Я спрашиваю, что такого может сказать психотерапевт, чего не могу я или что Джуд не знает сама. Или она просто поступает политкорректно?

— Мне хочется знать, что думает посторонний человек, — отвечает Джуд. — Кто-то, кто не знает меня или тебя.

Я высказываю предположение, что вреда не будет. Но из головы не выходит мысль о том, как она обманула меня насчет зачатия этого последнего, потерянного ребенка. Это чувство отошло на задний план, пока она была беременна, счастлива и уверена в себе, но теперь вернулось, и я боюсь, что Джуд может решиться на новую попытку. Я бы попросил ее не пытаться зачать ребенка в течение шести месяцев, как советует гинеколог, но мы никогда не требовали друг у друга обещаний, и теперь неподходящее время начинать. Случилось кое-что еще, и это волнует меня гораздо больше всего остального.