Правила крови

Это ужасно для всех нас, но хуже всего для бедного папы. Мама всегда такая флегматичная, или скажем, чтобы не обижать ее, «философски настроенная». Похоже, ничто не может надолго опечалить ее. Я невольно задаю себе вопрос: как отреагировал бы папа на смерть кого-то из нас. Думаю, совсем иначе. Кто станет отрицать, что Джордж был единственным из его детей, которого он хоть немного любил? В начале девяностых ты тяжело заболела скарлатиной. Мне было всего пять, но я очень хорошо помню, что папа к тебе почти не подходил, утверждая, что боится заразиться, хотя сам переболел этой болезнью. Когда мы с мамой пришли сказать ему, что ты вне опасности, он едва поднял голову от книги.

Довольно жестоко сообщать такое сестре, если она раньше не знала о черствости отца. Генри умер в 1909 году, через полгода после Джорджа. «От разбитого сердца», — предполагает Элизабет в письме к сестре. Мэри категорически не согласна.

Если причиной смерти отца (она больше не называет его папой) и было разбитое сердце, то разбило его не горе, а сердечная болезнь. Что бы ни говорила мама, я убеждена, что у него был сердечный приступ вскоре после смерти Джорджа. Во всяком случае, она нашла его лежащим на диване в кабинете; он прижимал ладони к левому боку, а его лицо было странного, пурпурного цвета.

Еще один удар, в январе следующего года, убил Генри. «Таймс» напечатала пространный и льстивый некролог, а принцесса Беатрис прислала свои соболезнования. Большую часть имущества Генри завещал сыну Александру, ставшему лордом Нантером. Исключения составляли небольшие деньги, обеспечивавшие постоянный доход его незамужним дочерям, а также пожизненное право его вдовы на Эйнсуорт-Хаус и приличная сумма страховки. Эдит поставила на его могиле надгробие, где предусмотрела место для своего имени. Надпись обычная: «Генри Александр, барон Нантер, кавалер ордена Бани, возлюбленный муж Эдит, родился 9 февраля 1936, умер 20 января 1909 года. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»[58]. Думаю, я теперь достаточно хорошо знаю свою прабабку и понимаю, какая ирония заключена в этих словах. Ее муж был врачом, так что обращение к этой заповеди блаженства вполне уместно.

Напротив главных ворот кладбища остались две или три террасы с коттеджами. Они и еще пара больших домов — вот и все, что сохранилось с той поры и может дать представление, как выглядел район Кенсал Грин, когда здесь похоронили Генри. Но даже тогда тесные улицы предместья были полны магазинов, многие из которых теперь закрыты, а их витрины заколочены досками. Можно пройти всю Харроу-роуд, от Паддингтона до Харлсдена, и не увидеть — за исключением мясной лавки с очередью у двери — ни одного магазина, куда бы захотелось зайти, уже не говоря о том, чтобы что-то купить. Район стал заброшенным, почти опасным: на тротуарах мусор и жевательная резинка, здания уродливые или облезлые, все стены на соседней станции метро расписаны граффити красного, желтого и синего цвета. Живущие здесь люди предпочли бы поселиться почти в любом другом месте, и на их мрачных лицах читается недовольство. Летом кладбище — это тихая зеленая гавань, но теперь за высокой стеной дрожат голые ветки, и кажется, что за ней откроется тюремный двор.