Правила крови

Но Генри подумывал о переезде. Датируемая началом декабря запись в дневнике под большой, тщательно вырисованной пентаграммой сообщает, что он смотрел выставленный на продажу дом на Грин-стрит, в районе Мейфэр. Вероятно, дом пришелся бы по вкусу леди Бато, но Генри его не купил и в феврале осматривал уже другой, на Парк-лейн. Мог ли он позволить себе содержание дома в Мейфэр? Конечно, ему в наследство досталась шерстяная мануфактура в Годби, но лучшие времена фабрики давно миновали. Задолго до смерти отца Генри на фабрику взяли управляющего, но под его руководством дела пошли совсем плохо, и падение производства, помимо всего прочего, стало причиной ужасных страданий и бедности среди фабричных рабочих. Генри было бы трудно найти покупателя на дом, и выручить за него удалось бы немного. И действительно, Генри сохранил дом, который в конечном счете стал загородной резиденцией семьи Нантер. Годби-Холл продал мой отец в 1970 году — за гроши.

Таким образом, у Генри не хватало средств, чтобы иметь дом в престижном районе. Все это могло измениться, женись он на Оливии Бато — ее личный капитал составлял тридцать тысяч фунтов, что в 1880-х было громадной суммой. Почти всеми сведениями о семье Бато я обязан (так пишут в выражении признательности) Стенли Фарроу. Мой прадед, как обычно, рассказывает потомкам очень мало, причем в дневнике об этом нет ни слова. Потому что это не затрагивало его чувств? Потому что ему было безразлично? Или Оливия никогда не значила для него слишком много и он выбросил ее из головы после того, как познакомился с Хендерсонами?

Стенли Фарроу подошел ко мне в гостевой комнате Палаты лордов, где мы с двумя другими независимыми депутатами решили пропустить по стаканчику, и довольно нерешительно наклонился ко мне, опираясь рукой на красную кожаную спинку свободного стула за нашим столиком. Я подумал, что ему нужен стул, поскольку бар был переполнен, и сказал: «Конечно», — чем, похоже, озадачил его.

— Мне не нужен стул. Я лишь хотел сказать, что видел ваше объявление в «Таймс» и, кажется, могу сообщать вам кое-какую информацию. Хотя, конечно, все это может оказаться ерундой.

— Нет, вам определенно нужен стул, — сказал я и протянул руку. — Мартин Нантер. Присаживайтесь.

— Стенли Фарроу.

Я знал имена кое-кого из тех, кто участвовал в дискуссии о европейской монетарной политике.

— Вы новый пожизненный пэр. Пришли в минувшем июле. Я был в Палате, когда вас представляли. Вы лорд Харроу из Хэмпстеда.

— Хаммерсмита. Во всем остальном вы не ошиблись. Можно вас угостить?

— У меня уже есть. Но вам не помешает. — Я заказал ему джин с тоником. — Какую информацию вы хотите мне сообщить?

Стенли Фарроу был маленьким пожилым человеком, далеко за семьдесят, седым, с острым личиком эльфа; держался он очень прямо, как и многие люди небольшого роста.

— На самом деле ваше объявление увидела моя жена. Она сказала, что я должен с вами связаться. Имя Каспара Рейвена вам что-нибудь говорит?

— Это мужчина, за которого вышла замуж Оливия Бато.

— Понимаете, — сказал Фарроу извиняющимся тоном, — они мои бабушка и дедушка.

В Палате лордов трудно найти место, где можно побыть с кем-нибудь наедине. Во всех комнатах, где располагаются комитеты, постоянно идут совещания. Помещения для интервью вызывают клаустрофобию, а телевизионная комната забита зрителями. В библиотеке полно курильщиков. Нескольким пэрам повезло, и у них есть кабинеты, но и их приходится делить на четверых или на шестерых. 20 января народу было особенно много, поскольку в тот день баронесса Джей, лидер Палаты лордов, сделала заявление по поводу официального правительственного документа о реформе Палаты, который стал первым подтверждением (после объявления в речи королевы), что реформа действительно будет проведена.

Я решил отвести Стенли — вскоре мы уже называли друг друга по имени — в Королевскую галерею. Это просторный, необыкновенно величественный зал с высоким потолком, декорированный в красных, синих и золотистых тонах, с холодным мраморным полом, темными полированными столами, кожаными креслами и диванами. В Королевской галерее всегда холодно — это помещение практически невозможно нагреть, — но здесь, по крайней мере, тихо и почти пусто. Несколько человек, присутствовавших в галерее в тот день, не интересовались ни нами, ни нашим разговором.

— Ее дочь была моей матерью, — сказал Стенли. — Оливия вышла замуж в восемьдесят восьмом, а мама родилась в девяносто первом.

На одной из фотографий, которые он принес, была изображена Оливия, в простом белом платье в стиле прерафаэлитов, с распущенными волосами и улыбкой на лице. Я не прочь использовать этот снимок в своей книге, возможно, поместив его рядом с фотографией Джимми Эшворт, но в тот момент мог думать лишь об одном: это могла быть фотография Джуд. По какой-то причине сходство между ними здесь гораздо сильнее, чем на портрете Сарджента. Сомнения у меня вызывает поза Оливии — у нее в руках ребенок. Я мысленно отмечаю, что этого Джуд видеть не должна — по крайней мере, пока не случится невероятное.