Правила крови

— Ее жизнь была трагедией. Сначала это ужасное детство без матери, потом одинокая юность… Понимаете, Каспар не разрешал ей видеться с матерью. Он был таким жестоким человеком, таким безжалостным. В конце концов, что ему было нужно? Каспар сохранил детей, положение в обществе. Его все уважали. А она была обречена на полное одиночество…

— Прошу прощения, — перебил ее я. — О ком вы говорите, об Оливии или о Вайолет?

Леди Фарроу прижала палец ко лбу, словно указывая на больное место.

— Вайолет. Да, о Вайолет. О моей подруге. Бывает, я их путаю — представляете? Мать и дочь, обе такие несчастные, обе жертвы мужской жестокости.

— Не расстраивайся, дорогая. — Стенли накрыл ладонь жены своей. — Давай я налью тебе еще хереса.

— Спасибо. С удовольствием. Понимаете, ей было всего пять лет, когда сбежала ее мать. Я говорю «сбежала», разумеется, потому что Каспар довел ее до отчаяния. Оливия словно ждала, чтобы появился кто-то чуть более добрый и столкнул ее в пропасть… — леди Фароу продолжала в том же духе, а я размышлял, как остановить этот поток слов и направить ее мысль туда, куда мне нужно.

— Леди Фарроу, все это очень интересно, — наконец произнес я.

— Вайолет. Называйте меня Вайолет.

— Все это очень интересно, Вайолет, но меня интересует жизнь Оливии. — Я решил прибегнуть к лести. — Только от вас я могу из первых рук (на самом деле, скорее, из третьих) узнать о ней. Что она чувствовала, какой была.

К счастью для меня, Вайолет Фарроу, урожденная Джин Смит, не обиделась. Она задумчиво улыбнулась, потом покачала головой, чтобы смягчить улыбку. Света в комнате было достаточно, однако она протянула руку и щелкнула выключателем между ступней малахитовой дамы, державшей абажур с зеленым греческим орнаментом по краю.

— Вот, так лучше. Теперь я вас хорошо вижу. — Эти слова всегда служат для того, чтобы смутить слушателя. — С Оливией с самого начала обращались дурно. Говорили, что они не сошлись характерами, но на самом деле это означает, что Каспар был грубияном, а Оливия не привыкла к грубости. Совершенно естественно, что такая красивая, защищенная девушка отличалась самостоятельностью. Правильно говорят: женился на скорую руку, да на долгую муку.

Стенли и Вайолет Вторая явно не торопились со свадьбой; должно быть, им понадобилось лет двадцать, чтобы созреть — или получить разрешение матери.

— Почему на скорую руку? — поинтересовался я.

— Нет, нет, ничего подобного. — Леди Фарроу как будто обиделась.

Я едва удержался от смеха. Мне и в голову не могло прийти, что такое было возможно в высшем обществе в 1888 году. Другое дело Джимми Эшворт и Лен Доусон.

— Вайолет говорила, что Оливия хотела замуж. Понимаете, ей уже исполнилось двадцать семь. В таком возрасте нельзя оставаться одинокой. Каспар был первым из сделавших ей предложение мужчин, кого, как ей казалось, она сможет терпеть рядом с собой. То есть, не считая вашего прадедушки — это же был ваш прадедушка, да? Она говорила мне, что Генри Нантер был любовью всей ее жизни.

— Вы имеете в виду, вам говорила миссис Фарроу?

— Совершенно верно! Разве я не так выразилась? Ее мать рассказывала ей, что была страстно влюблена в Генри Нантера. И очень разочаровалась, когда из этого ничего не вышло. Понимаете, он бросил ее. Мне неловко говорить вам такое о вашем прадедушке, и я надеюсь, что вы не обидитесь. Уверена, он был чрезвычайно благородным человеком, хорошим врачом и все такое, однако он бросил мою… то есть Оливию.

— Они не были помолвлены, моя дорогая, — вставил Стенли.

— Она этого и не говорила. Оливия говорила, что они понимали друг друга. Ее родители все знали и одобряли. Генри Нантер подыскивал для них дом, смотрел несколько особняков в Мейфэр. — Действительно смотрел. И вдруг слова миссис Фарроу обрели смысл. Все это не просто фантазии, искаженные временем. — Оливия хотела жить на Парк-лейн. Сегодня практически невозможно представить, правда, чтобы кто-то захотел жить на Парк-лейн? Видите ли, она не хотела уезжать далеко от семьи. Они жили на Гросвенор-сквер. Вайолет склонялась к мысли, что в том доме, где теперь американское посольство, но я не знаю, так ли это.

Я взял в руки фотографию Оливии с родителями и сестрой Констанс, на фоне летнего дома, предположительно в саду на Гросвенор-сквер. Неужели у них был свой сад? Или это сквер на самой площади?

— Что же случилось? — спросил я.

— Ничего, — ответила миссис Фарроу с каким-то мрачным торжеством. — Совсем ничего. Он просто исчез из жизни семьи Бато. Это произошло летом восемьдесят третьего. 14 июня, в четверг, его пригласили на ужин на Гросвенор-сквер, а в полдень он сообщил, что не придет. Телефонов тогда, конечно, не было — то есть они только начали появляться. Генри Нантер, или, я бы сказала, доктор Нантер, не хотел никого обидеть — кстати, в то время он уже был сэром Нантером — и прислал записку с сообщением, что ему нездоровится. Так он написал. Оливия потом говорила, что впоследствии слово «нездоровится», прочитанное или услышанное, всегда вызывало у нее душевную боль.