Правила Лебядей

Сегодня Хомяк довел ее до черты. Раз двадцать заставил переписывать текст сюжета и каждый вариант обосрал. В итоге, в дневной эфир сюжет не попал, а для вечернего был слишком уж тривиален.

Хомяк орал на нее, как Гитлер по радио. Орал и брызгал слюной. О том, какая она тупая. Бездарная. Никчемная… И к тому же шлюха. Что она, мол, пришла в спортивную, надеясь подобрать себе мужика. Но здесь – редакция, не публичный дом! И здесь бы пригодились ее мозги, а не сиськи!

Алена молча слушала. Слушала и смотрела. Хомяк охрип и заткнулся, но это не помогло. Остаток дня ее сторонились, словно чумную.

Конечно же, на работе она сдержалась, не плакала. У нее и раньше, порой, случались свары на ровном месте. Но в Греции все делалось проще. Вопрос решался у менеджера. Затем, менялись либо девушки, либо клуб.

Теперь же, когда ее невзлюбил сам «менеджер», Алена просто зависла в панике. Уволиться она не могла. Перспектив не было, деньги у нее не держались. Единственным вариантом виделось разменять квартиру, но Соня, к которой она обратилась, в надежде поговорить по этому поводу с Максом, уговорила ее «пока не дурить».

Алена прислушалась.

Стриптизерши редко бывают специалистками в экономике. Очень редкая девушка не может развести клиентов на нужное количество карт и получить мерокамота – свою плату за ночь. А если не сможет, квартиру оплачивает босс клуба, а телефон полон номеров. В любой миг тебя сводят поесть, что-то выпить и искупаться.

Греки – богатые. Сводить в ресторан, для них все равно, что угостить сигаретами. Одно большое пото (напиток) в ее клубе стоило сорок евро. Обед на двоих, к примеру, стоил около тридцати. Лежа в своей квартире, пропахшей всей безнадегой мира, Алена сама не заметила, как начала рыдать.

И конечно, именно в миг, когда она плакала, приехал Олег. И получил за все, застав ее такой слабой.

– Какая разница? – вопила Алена. – Ты просто парень, который приходит покувыркаться. Какая тебе разница, что именно я смотрю?! Господи, я в жизни своей не связывалась с детьми! Я тебя умоляю: закрой свой дурацкий рот! Я сама со всем разберусь!

Олег уже видел, как нечто подобное проходит у Ангелины. Она рыдала в подушку, не желая говорить, что случилось, и все мужчины напрягались, не зная, что предпринять. Он мудро воздержался от вопроса: «У тебя месячные?» И извинился за то, что он родился не в самый правильный год.

– Прости, – сказала Алена. – Я знаю, что мальчики рвутся к таким как я, когда им необходима мамочка. Но я не мамочка. Я хочу сказать, что не знала, что ты моложе… И было уже очень поздно что-то менять. Я хочу тебя просто потому, что ты – это ты, понимаешь? Я сама всю жизнь с папиками встречаюсь.

– Я не понимаю.

– Я слабая, напилась и хочу реветь!

Олег покивал, налил ей еще немного и усадил к себе на колени.

– Реви!

Он понятия не имел, что должен делать.

Дома все было проще: мальчики, не выдержав первыми, прямо за дверью принимались плакать, громче Ангелы. Так им было жаль свою несчастную мамочку. Ей, разумеется, приходилось заткнуться, открыть и приняться успокаивать уже их. На этом месте, к ним подключался Дима. Садился на пол, обняв ее, прижимал к себе и выяснял, какой у нее день цикла… то есть, что там на работе произошло.

Порой, ее действительно прессовали. Уму непостижимо, на что надеются люди, которые прессуют жену Димы-Матрицы? Что он теперь почетный гражданин Кологрива и не вывозит Неугодивших в лес? Или, что ему дела нет до жены, он весь в любовницах и пьяном разврате?

Времена изменились, конечно же. Но Дима был верным, правильным чуваком. Жену он любил и ценил по-прежнему. Просто «разговаривал» с дебилами не сам Дима, а он, Олег. Журналисты, отчего-то, воспринимали его серьезнее, чем быки. Видимо, развитый ум в какой-то степени связан и с интуицией. Ему говорить-то не требовалось. Только задать вопрос, а потом стоять и смотреть. Они сами понимали, что сделали все не так.

Его взгляд на самом деле людей пугал.

А самого Олега пугали только женские слезы.

Сначала плакала его мать, потом его бабушка. А он все время должен был стоять и смотреть, и слушать, не зная, что предпринять. Или, что еще хуже – сидеть и ощущать эти слезы на своем свитере, промокшем от них насквозь. Сидеть и ничего быть не в силах сделать…

Вот его девочка, которую он любит всерьез, рыдает, не говоря ни слова. А он… лишь сидит и слушает, ничем не может помочь. бесполезный, маленький… Вот когда он вырастет!..

Олег резко выпрямился.

Понимание застало его врасплох. А ведь ему не пять лет. И он давно уже вырос!

– В чем дело? – спросил Олег. Спокойно и твердо. – Станиславский что-то сделал с тобой? Если да, я его убью. Даже если меня самого за это прикончат.

Она рассмеялась и оторвавшись на миг от его груди, высморкалась.

– Нет… Боже, ты спятил, дружочек мой. Как ты его убьешь? Застрелишь пробкой шампанского?.. Я Стэна сто лет не видела, ты каждую ночь со мной.

– Днем? – оборвал Олег, которого разозлило ее неверие.

– Прекрати это! – взбрыкнула Алена. – Думать забудь про Стэна. Стэн тут, вообще ни при чем.

– Кто тогда?