— В твоем исполнении, Грин, это больше похоже на плач котенка, которого понесли топить.
— Перестаньте, мальчики — официант принес Кэт кофе, и она подвинулась к столику — лучше скажите, сколько мне еще торчать в Мюнхене?
— Я разговаривал с герром Эрхардом. Он сказал, что следствие завершено, и мы все можем делать что угодно.
При воспоминании о прокуроре, я невольно поежился:
— И он так просто нас отпускает?!
— Что тебя не устраивает Грин? Ну, хочешь, я подкуплю кого надо, и ты посидишь в тюрьме пару месяцев? Кэт, ты будешь ходить к нему на свидания?
— Карл, я тебя не узнаю. Ты опустился до коррупции…
— Давай, Питер, говорить честно. У меня нет выхода. Ты увел у меня невесту. Мой отец постоянно приводит тебя мне в пример. А этому англичанину Биготу- совершенно на меня плевать. В отличие от тебя.
— Ему дико обидно, что без миллиарда, с жалким десятком миллионов можно совершенно счастливо жить.
— Слушайте — оживился Джо — давайте слетаем на Тортолу? Джейкоба там как раз не будет…
— Нет, мальчики — Кэт поставила кофе на блюдце — мы с Питером улетаем в Париж.
— Отлично! — воскликнул Джо — я с вами. А Карл пусть сидит здесь, плюется ядом.
— Мне грустно, что вам не мила великая Германия. Одумайтесь.
— Лучше заканчивай здесь и прилетай. — сказал Кэт. — какой то русский сказал однажды, что грандиозное лучше оценивать издалека.
— Конечно прилечу, Кэт. Вот в Москву слетаю, и прилечу. Грин, не хочешь со мной? Ты будешь не бесполезен.
Я покачал головой. Потом мы простились с ребятами, и пошли к машине. Кэт взяла меня за руку, и заглянула в глаза.
А я размышлял о том, что в этой реальности отец с матерью только познакомились. Эти хроновыверты…
Мама и папа работали на Всесоюзной Комсомольской Ударной Стройке. Как водиться, работали в основном зеки, и комсомольцы. Место было в жопе мира. И маме с отцом после свадьбы выделили место в семейном бараке.
К тому времени, когда я чуть подрос, родителям дали квартиру на единственной улице. Как они мне много позже рассказывали, с развлечениями тогда была беда. Даже клуб в поселке построили после того, как родители переехали в другой город.
И главным поселковым развлечением было, почти про Куприну, вечерами гулять по единственной улице на вокзал, встречать проходящий московский поезд. Он стоял целых пять минут. И родители ходили, чтобы бросить письма в почтовый вагон. Так они доходил до адресатов много быстрее. Это одно из моих первых воспоминаний, как мы, всей семьей, идем на вокзал.
Даже ставший вполне циничным Хофман, и то помянул величие, хотя, казалось бы… Вот и двадцать первом веке, куча народу, вспоминая свое детство и молодость в СССР, сбивались на пафос.
А я, слушая и читая их, думал, что это какая то ерунда. Ведь в моих первых воспоминаниях важно не какое-то там величие. А то, что папа держит меня на руках, а мама, такая молодая и красивая. И что в стене вагона щель, в которую нужно затолкать конверт, с письмом бабушке и дедушке.