Правила поедания устриц (СИ)

— На Аплиу-стрит, да? — оживляется Шей. — Хозяйкой там крошечная горбатая кореянка, которой лет сто. Там не готовят ничего, кроме димсамов. Хочу!

Вечер проходит вполне хорошо: Рактер находит на рынке Шам Шуй По почти всю электронику, которая ему нужна, кроме пары по-настоящему редких деталей, насчет которых изначально было понятно, что их лучше искать в Сети.

Шей долго кружит вокруг кибердеков, наконец с сомнением спрашивает у Рактера:

— Что тут самое лучшее? Вот этот… “Хайлендер”?

— Полагаю, Из0бель сказала бы, что да. Но с вашей манерой декинга я бы посоветовал десятый “Новатек”.

— А что не так с моей манерой? — настороженно спрашивает она. Ох уж этот ее вечный страх насмешек.

— Все с ней так. Вы стали декером не хуже Из0бель, но действуете в совершенно ином стиле.

Это не лесть; с тех дней, когда Шей взяла в руки свой первый дек, простенький “Ренраку”, очень многое успело измениться. Она задумчиво кивает — видимо, вспоминая моменты, когда они с Из0бель работали вместе, и запоздало осознавая, что способна на все то же, на что и гномка. И на гораздо большее — благодаря смелости, нешаблонности мышления, загадочному своему везению, в конце концов…

“Я ведь совершенно обычная. Я никогда не буду стрелять и драться так, как Дункан, я не такой хороший маг, как Гоббет, и мне далеко до Из0бель. Мне просто повезло…” — вспоминается ему.

И другое: “Я тогда как раз стала красивой старшеклассницей, у которой не было ни мозгов, ни талантов, ни смелости…”

Старый китаец упаковывает “Новатек”. Усмехнувшись, говорит на путунхуа:

— Нашел наконец подругу по себе?

— Это не то, чем кажется, — отвечает Рактер.

— Ну-ну. Говори что хочешь, а даже кто-то вроде тебя не может вечно быть один. Вы красивая пара.

После этого они идут есть димсамы. Шей, макая их в соевый соус, каким-то образом ухитряется живо болтать с хозяйкой-кореянкой, которая чередует ломаный кантонский с таким же косноязычным английским. Как ни странно, Шей не пьет ничего, кроме воды и сойкофе.

Когда кореянка намекает, что пора закругляться — время уже далеко за полночь — Рактер берет Шей под руку и вместо того, чтобы спуститься в метро, сворачивает с основных проспектов в узкие темные проулки, двигаясь на юго-восток, — Шей, как он и думал, прежде не бывала в этих местах, и любопытно крутит головой по сторонам.

— Куда вы меня ведете?

— Ну, возможно, я собираюсь найти какой-нибудь особенно темный и безлюдный двор и убить вас, — сообщает Рактер загробным голосом, — а затем разрезать тело на части, заспиртовать вашу милую голову и внимательно изучить мозг, чтобы сделать на его основе искусственный интеллект, который будет развлекать меня беседами в одинокие вечера.

(Не то чтобы он в самом деле об этом никогда не думал…).

— Идет, — довольно равнодушно говорит Шей, следуя за ним.

Уже поздно, и дремлющий район в самом деле на удивление темен и безлюден для города, который почти никогда не спит, — тишину нарушают лишь стрекот цикад, их с Шей шаги и постукивание стальных конечностей Кощея о брусчатку. Пахнет как всегда ночью в Гонконге: дождем — здесь почти всегда пахнет дождем, — мокрой листвой и землей, лавками народной медицины с горькими и пряными травяными настоями, какой-то едой — жареной рыбой, специями и прогорклым маслом.

Потом в это созвучие привычных запахов начинает вплетаться ниточка другого аромата — они приближаются к цветочному рынку. Днем запах цветов здесь такой сильный, что начинает кружиться голова. Но ночью рынок не работает, и здесь остается лишь малая часть того, что продают днем, — то, что упало на землю, помялось, сломалось или просто было забыто; ручеек цветочного запаха тонкий и нежный, и все же достаточно ясный, чтобы можно было различить отдельные ноты. В темноте цветы слегка светятся под их ногами, словно звезды. Они идут по ломкому ковру из камелий и плюмерий, паучьих лилий и хищных мухоловок, благородных пионов и роскошных орхидей, фиолетовых гроздей глицинии и пышных рододендронов.

— Как красиво! — Шей смеется — и Рактер уже достаточно хорошо успел узнать ее, чтобы узнать редкий, искренний смех, в котором нет привычных иронии или горечи.