Правила счастливой свадьбы

Сразу после Пасхи Москва преображается. Белокаменная украшается свадебными платьями, как снегом. У нас, к счастью, не Англия, в которой королева Виктория только в сороковых годах нынешнего века завела моду на белые платья. До того бедняжки-невесты выходили замуж в зеленых или черных. У нас белый цвет принадлежит невестам издавна. Потому каждая витрина магазинов модного и готового платья, модных салонов и просто портновских заведений украшена свадебными новинками последнего парижского сезона.

Магазины торгуют миртом и померанцевыми цветами[6], живыми или искусственными, из каких должен состоять венок на голове невесты и букетики, приколотые на лифе и рукавах. Торговцы сбывают рулонами белые ткани. Кто побогаче, шьют невесте платье из репса, атласа, фая и прочих тяжелых шелковых материй. Другие берут кашмир, альпагу и тарлатан. С вуалью тоже забота: должна быть из хорошего тюля – tulle maline или tulle illusion, а еще лучше из настоящих кружев. Ну и тому подобные хлопоты, никому не интересные, кроме девиц и подруг…

Белый вихрь заметает Москву. Носит по улицам ошалевших невест, их подружек, матушек, тетушек, свах. Среди женского водоворота мелькают тонущие женихи. Нет, положительно свадебный сезон в Москве – самое волнующее время, от которого голова идет кругом, а кошельки пустеют окончательно.

В распахнутое настежь окно городского дома[7] в Малом Гнездниковском переулке дул простой апрельский ветер, не слишком теплый и ласковый. Кипучей натуре обер-полицмейстера Власовского уже было жарко. Он приказал вскрыть рамы, заклеенные на зиму, и напустил в кабинет весенний холод. Посетитель, который стоял перед ним навытяжку, не любил мерзнуть, особенно весной, но сделал вид вдумчивый и внимающий. Что после многих лет полицейской службы выходило у него на редкость достоверно.

– Это что же такое творится, Михаил Аркадьевич? – спросил Власовский, подставляя ветру спину, а лицо своему подчиненному.

Вопрос ответа не требовал. Статский советник Эфенбах знал наверняка – потому что изучил повадки обер-полицмейстера Москвы как капризы своей жены. Сделав карьеру, какой позавидовал бы любой чиновник, а тем более человек с особым происхождением, доставшимся от родителей, он умел понимать желания начальства и подстраиваться к ним. Потому добрался до почетной и опасной должности начальника сыскной полиции Москвы и удержался на ней.

– Как же понимать, до чего довели мы нашу Москву-матушку родимую? – продолжил Власовский.

Лицо Михаила Аркадьевича выражало суровую готовность защищать Москву до последней капли чернил. При этом перебирал в памяти, что могло так больно ранить обер-полицмейстера. Судя по сводкам, в городе не случилось ничего из ряда вон выходящего: обычные кражонки, несколько несчастных случаев, парочка убийств, уже раскрытых приставами без помощи сыска. Ничего, чтобы смутить дух Власовского в чудесный апрельский день.

– Как могли допустить эдакую мерзость!

Тут Власовский взял со стола газету, «Московский листок», как успел заметить Эфенбах, брезгливо встряхнул, отчего листы хрустнули, и перевернул на последнюю страницу, где печатались объявления частных лиц.

– Ознакомлен с этой пакостью? – Палец обер-полицмейстера указывал на объявление, выделенное жирной рамкой. Признать, что утренние газеты он читал не раньше обеда, Эфенбах не мог.

– Возмущению подобно есть как непостижимо! – ответил он одним из своих блистательных оборотов речи, какие приводили в трепет образованных личностей, а начальство ставили в тупик.

Власовский ничего не понял, но уверился, что начальник сыска разделяет его возмущение.

– Ты только вслушайся! – согнув газету пополам, он приблизил лист к носу, подтвердив подозрения Эфенбаха: полковник слеп, но очки надевать считает невозможным. Ну конечно, начальству носить очки постыдно. Открытие Михаил Аркадьевич спрятал поглубже, почтительно склонил голову и подставил ухо. Хотя слышал отлично. Как и видел.