Правила секса

Меня подзывает девчонка, которой я уже присовывал, у нее короткая стрижка шипами, сильно накрашенные черным глаза, а в руках змея по кличке Брайан Ино. Она стоит, облокотившись на гелевый светильник, и мы говорим о ее змее. К нам подходят ее друзья, все на экстази, но у них ничего не осталось. Я слишком убрался, чтобы жаловаться. Гетч тоже там, укуренный в умат, говорит мне, что дети, которые умирают в колыбели, – самые умные, потому что интуитивно чувствуют, какая жизнь ужасная штука, и делают свой выбор. Я спрашиваю, откуда у него такие познания. Музыка орет, и я не разбираю, что он говорит, это, мол, по Фрейду или от Тони. Я ухожу, брожу по кампусу, ищу сигареты, ищу Дейдре, Кэндис и даже Сьюзен. Потом я в комнате у Марка, но он съехал с концами, ушел в историю, испарился.

Лорен

Лежу в кровати. В комнате Франклина. Он спит. Дурацкая затея. В любой момент могла войти Джуди. Надо уйти до того, как вернется его пидороватый сосед, и я не могу перестать думать о тебе, Виктор. Дорогой, дорогой мой Виктор. Сегодня вечером меня обнимают чужие руки. Я вспоминаю ночь в прошлом семестре. Это была среда, ты был у себя в комнате, писал бестолковую работу по бестолковому предмету, и мне было жаль, что из-за меня ты задерживался с написанием эссе. О Виктор, жизнь – странная штука. Я печатала в твоей комнате и в стольких словах делала ошибки, но мне не хотелось отрывать тебя или надоедать с исправлениями ошибок друг у друга. Боже ты мой. Как глубокомысленно звучит! Будто жизнь есть орфографическая ошибка: мы постоянно пишем и переписываем друг с друга. Ты здесь такой же, как в Европе? Интересно. Прошлым летом ты сказал мне, что будешь таким же. Меня бы ужасно расстроило, если б это оказалось не так; если бы я была с тобой, а ты – где-нибудь на другой планете. В этом ничего хорошего бы не было. Ты хотел купить пиццу и не хотел идти на вечеринку «Мокрая среда» в Уэллинге в тот вечер, потому что хотел успеть на «Династию» и на «Поле чудес». Я прекрасно помню ту ночь. Я не переставала пялиться на твой постер фильма «Дива». Мне вообще нельзя напиваться только наполовину. Это был ужас. Мне так нравилась песня, которая играла. Так замечательно было, что ты слушал кассету с парижскими группами, которую я записала только тебе одному, но, когда я вспоминаю эту песню, на меня находит депрес-няк, особенно с тех пор, как где-то здесь в Буте в меня влюбился один француз. Виктор, я так сильно скучаю по тебе. В ту ночь в прошлом семестре ты не хотел идти на вечеринку, а я хотела, потому что там был мальчик, в которого я была влюблена и все еще с ним встречалась, а ты сказал, что он пидор и что это не считается, и в чем-то ты был прав, но мне было наплевать. Я просто курила сигареты.

– У тебя есть спички? – спросила я.

Ты порылся в карманах роскошной кожаной куртки.

– Да.

И бросил мне спички.

– Спасибо, – сказала я.

И повернулась к печатной машинке написать тебе записку, очевидно лишенную смысла. Тебе. Ты был занят тем, что корябал какую-то тарабарщину чернокожему, который всегда ходил в солнечных очках, даже если на улице шел дождь, и в них отражались твои глаза. Что это был за предмет? Электронный джаз? Хм, подумала я, а что за бумаги лежат перевернутыми у тебя на столе? Но из уважения к твоей личной жизни я к ним не притронулась и не спросила тебя об этом. Тебе наверняка вовсе не хотелось, чтобы мне было известно об их существовании. На столе у тебя был рулон туалетной бумаги, пакетик с превосходной гавайской ганджей и «Книга рок-списков». Я гадала, что же все это означало. У меня заканчивалась бумага. Может, мне следовало спросить, скоро ли ты закончишь, но вместо этого я лишь пялилась на тебя.

– Чего тебе надо? – спросил ты, когда я вытаращилась на тебя, следя за твоими успехами.

– Бумаги, – ответила я, не желая сбивать ход твоих мыслей.

– Держи. – Ты бросил мне лист писчей бумаги.

– Ты почти закончил? – спросила я.

– Сколько времени? – спросил ты, вспоминая, что обещал мне к десяти закончить.

– У тебя осталась одна минута, – ответила я.

– Черт возьми, – сказал ты.

Так проходили наши дни, Виктор. Всегда казалось, что осталась только одна минута, все время… Никакого смысла, особенно с тех пор, как мы не часто этим занимаемся, ну, я думаю, это было бы неправильно, и, ну…

(Боже ты мой, я и Франклин, а как же Джуди? Нехорошо это.)