Правила секса

В Нью-Йорке была полная суматоха. Кончилось тем, что я остановился у одной девчонки из Акрона, которая считала, что письма ей приходят с Юпитера. У нее не было бедер, и она работала моделью для джинсов «Житано», и все равно — тоска зеленая. По-любому она просекла, что я гуляю с дочкой Филипа Гласса, и выкинула меня на улицу. После пары ночей в «Морганз» я свинтил, не заплатив. Затем остановился у одного кэмденского выпускника на Парк-авеню и отключил все телефоны — не хотел, чтобы родаки узнали, что я вернулся. Пытался устроиться на работу в «Палладиум», но еще один кэмденский перехватил последнюю оставшуюся вакансию — гардеробщика. Стал играть в рок-группе, барыжил кислотой, посетил две сносные вечеринки, затусил с девчонкой, работавшей в «Интервью», которая пыталась пристроить меня в «Хантер», встречался еще с одной моделью — одной из ассистенток Малькольма Макларена, пытался вернуться в Европу, но одним холодным ноябрьским вечером, когда не было вечеринок, решил отправиться обратно в Нью-Гэмпшир и Кэмден. Меня подбросила Роксанн Фостер, приехавшая в город на какую-то кинопремьеру или открытие очередного ресторана каджунской кухни, и я остановился у нее и Барыги Руперта в Северном Кэмдене, что было круто, так как у него были неограниченные запасы отличной индийской шалы и рождественских бошек. Ну и хотелось поймать Джейме. Когда я позвонил в Кэнфилд, к телефону подошла девушка с незнакомым голосом.

— Алло? Кэнфилд-хаус.

— Алло? — произнес я.

Возникла пауза, а потом девушка узнала мой голос и назвала меня по имени:

— Виктор?

— Да? Кто это? — спросил я, думая, не Джейме ли это; я все еще злился, что ее не было на Манхэттене, когда я вернулся.

— Виктор, — засмеялась девушка, — это же я!

— Ну да, — произнес я, — ты.

Руперт сидел на полу, пытаясь склеить бон г из пивных банок, но он был невменяем и только и делал, что ржал. Глядя на него, я тоже стал уссываться, и сказал голосу в трубке:

— Ну а ты-то как?

— Виктор, почему ты мне не позвонил? Где ты? — спросила она.

Либо и вправду так сказала, либо меня накрыло не по-детски.

— Я в городе Нью-Йорке, где красивые девчонки, жизнь как на помойке и пташки малы, но стойки.

Я рассмеялся, потом заметил телодвижения со стороны Руперта. Он вскочил, поставил кассету Run DMC и тоже начал рэповать, держа бонг из-под пива «Кирин», как микрофон.

— Дай мне, — сказал я, потянувшись к бонгу.

— Мне было… — Голос угас.

— Как тебе было, сладкая? — спросил я.

— Я ужасно по тебе соскучилась, — произнесла она.

— Слушай, сладкая. Ну, я тоже по тебе соскучился. Эта девчонка бредила, и я снова начал ржать, пытаясь запалить бонг, но трава только вываливалась.

— Не похоже, что ты в Нью-Йорке, — произнес голос.

— Ну, может, и не в Нью-Йорке, — сказал я. После этого голос замолчал и лишь тяжело дышал

в трубку. Я с минуту подождал и протянул трубку Руперту, который принялся в нее хрюкать, потом включил видак, не переставая рэповать под «You Talk Too Much» [27]. Он нагнулся и процитировал в трубку:

— Ты никогда не затыкаешься, — а потом: — Сядь мне на лицо, если ты так хочешь.

Мне пришлось закрыть трубку рукой, чтобы эта девчонка не слышала, как я смеюсь. Я оттолкнул Руперта в сторону.

Он беззвучно спросил:

— Кто это?

Я беззвучно ответил:

— Не знаю.

Я взял себя в руки и задал ей вопрос, который меня, собственно, интересовал:

— Слушай, Джейме Филдс дома? Комната девятнадцать, кажется.

Бонг брякнул о стол. Я попытался ухватить его, он скатился со стола и зазвенел.

— Ты придурок! Поаккуратней! — заорал со смехом Руперт.

Девчонка на линии молчала.

— Алло? Есть там кто-нибудь? — Я постучал трубкой об пол. — Плачу доллар за каждую гласную.

Девчонка в конце концов произнесла мое имя, вернее, прошептала его и повесила трубку, разговор закончился.

Лорен

Пьяна. Плывет. У него. Просыпаюсь. Наверху орет музыка. Выбираюсь в коридор. Чуть раньше Сьюзи пыталась покончить с собой. Порезать вены. В коридоре вся дверь в крови. Из-за парня, который ей нравится. Иду в ванную в его футболке, черная пустота, не могу найти выключатель, дубак. Лицо так опухло от слез, что глаза едва открываются. Мою лицо. Пытаюсь сблевнуть. Иду обратно в его комнату. Из телефонной будки доносятся рыдания. Наверно, Сьюзи вернулась из больницы. Прохожу мимо телефона. Это не Сьюзи, это Шон. Стоит на коленях, рыдает в трубку: «Нахуй, нахуй, нахуй». Возвращаюсь к нему в комнату. Валюсь на кровать. Потом заходит он, вытирая лицо, громко хлюпая носом. Притворяюсь, что сплю, пока он собирается, засовывает рубашки в старую кожаную сумку, хватает свою полицейскую куртку и выходит, оставляя дверь открытой. Надеюсь, что он придет обратно. Не приходит. Француз, который говорил, что любит меня, возвращается в комнату пьяный. Глядит, как я лежу на кровати его соседа. Смеется и падает на кровать рядом со мной.

— Je savais toujours que tu viendrais [28], — говорит он и вырубается.

Шон