Правила весны

Гарбузовцы — лучшие трамвайные наездники. Если не попасть внутрь, то каждая трамвайная «колбаса», каждый выступ, крючок, за который можно уцепиться, — довезут до места. Ни одна нагло позванивающая девятка не уйдет в туманное утро, не захватив с собой «гарбузовцев». «Гарбузовцы» могут даже меж двух вагонов, «а буферах или оградительной сетке. Хлещет дикий ветер по заспанным лицам, врывается в рукава, нахлобучивает и срывает кепки. Нужно от него кутаться. жмуриться, потирать руки.

Трамвай несется, рокочет, качаясь. Взметывает трамвайную вьюгу. Мимо — улицы, переулки, дома, чугунные столбы. У другого вокзала, сокращая путь, соскакиваем на ходу. С главного пути осаживают вереницу вагонов в тупик… Значит, нужно вскочить на подножку… Главное — рационализация.

У депо, точно стадо черных тараканов, лоснятся паровозы. Хрустят колесами по рельсам, пыхтят и выпускают усища дыма.

За депо у разъезда маневровый развивает скорость… Здесь спецовки вздуваются парусами и летят вместе с нами с подножек. Сообщенная инерцией скорость проносит через переезд, мимо шоколадной фабрики, хлебозавода к проходной фабзавуча.

Фабзавуч в стороне от главных паровозо-ремонтных мастерских.

Фабзавуч — маленький заводик или большая модель завода-гиганта. Здание мастерских уперлось в землю буквой П. Точно кто-то сложил из кирпича свой инициал, поставил точкой проходную и огородил высокой стеной забора.

Проскакиваем проходную. Цеха разноголосо галдят. Опоздали на десять минут. Рассыпаемся по цехам.

У жестяницкой Жоржка. Захлопывает потрепанный отсекрский портфелишко и сует Зинке — «агитпопу жестяному» — пачку бумаг.

— Что-то часто опаздываете, товарищ Гром! Смотри, бюро проверит.

Зинка, скосив как-то на бок рот, прибавляет:

— В поэзию вдарился. Чипчилигент, а они с девяти начинают.

И захихикала, как хихикают люди, удивляющиеся своему остроумию.

В литейной земляной пол весь изрыт. Ребята поливают формовочную землю, собирают ее в рыхлые горы.

— Э-э, Гром, слыхал, как ты прогремел. Давай, брат, лапу!

Шагает через голубовато-серую груду отливок черный до-нельзя Ходырь. Ходырь — штатный трепло. Врет никак не меньше, чем на сто пятьдесят процентов.

— Ходят слухи, что в Госцирке хотят выпустить твое полное собрание сочинений… Честное слово.

Рыжий Тюляляй горланит на весь цех:

— Поэзия шагает! Разойдись!

— Чего чемодан разинул? — охлаждает его мастер.

Мастер — старый моряк, у него крупное поношенное лицо, щуплое тело и здоровенные ручища.

— Ты, Гром, бери сегодня посерьезней работу. А то от безделья и вправду по стишкам пойдешь.

От верстаков кто-то по-заячьи верещит.

— Поэзия не картошка с хвостиком, не съедобная штука.

* * *

Формую громадный шкив. Формовочная земля тепла и пахнет баней. В грязных руках стальной карасик. Он режет послушную землю, приглаживает на изгибах формы.

Под потолком, как живые, ползут, содрогаясь гудят объемистые трубы вентиляции. Через стенку они уползают в кузницу. В кузнице бухает приводной молот, звенят наковальни. Оттуда прибегает старый весельчак — кузнечный мастер Палыч. То закурит, то просто пройдется по литейке с прибаутками, выкрутасами. Его красное обожженное лицо сияет, как накаленная «под вишню» болванка. С Акимом — мастером нашим — они большие друзья. Оба же слывут в фабзавуче анархистами. Порядок, листки задания — их общие враги. Палыч усаживается на корточки.

— Ну, «гарбузия», как дела? Землю мучаешь?

— Больше она меня.

— Где ж это вы Домбова так раскалили?.. Сегодня чуть всю кузницу не разворотил… Рукавицы к шкафу прибили, так он с дверцами выдрал. Иванова подмял, да в нос кулачище тыкать… Вы уговорите его, предупредите, а то с меня спрашивают… На президиум попадет.

Вентиляция загудела, затараторила. В кузнице галдеж.

— Опять чего-то натворили.

Палыч трусцой за дверь.

В литейной появляется Юрка. У него зажат в клещах синий от закала кусок стали. Захлебываясь, сообщает:

— Гром, Тольку к завмасту послали… Подрался.

— Как?.. С кем?..

Юрки уже нет — скрылся. Нельзя же ему стоять на месте, когда такие события.

Быстро покрываю верхней опокой форму и мчусь к конторе завмаста. Нужно выручать Тольку.

У угольной ямы опять Юрка навстречу.

— Знаешь… Толька влопался. Он не к завмасту, а домой попер… Вот балда, струсил.

В изумлении смотрю на Юрку, а тот на движущегося заводского сторожа. Снежная борода сторожа становится пушистой и задирается вверх, когда он подходит к заводскому колоколу и важно бьет «обед».

Из классов вырвались первогодники. Давят, обгоняют друг друга. Им некогда — нужно занять место в столовой.

К нам мчится Шмот.

— Где Чеби? Куда он с талонами делся?

У Шмота нетерпение, голодный блеск в глазах. Ведь раньше он получал всегда первый обед.

За ним прибегает Самохин, Грицка.

— Куда Чеби пропал?.. Нет Чеби.

Ищем Чеби. Обошли все закоулки, уборные — осталась одна слесарка. Ползем туда. Чеби у своих тисков копается в рабочем ящике. Увидев нас, шмыгнул за громадное точило.

— Ты что, чучело, прячешься? Купил талоны обеденные?

Чеби с виноватой физиомордией вылезает. Его руки начинают шмыгать по карманам, потом обвисают.