Читаем Правильно ли мы говорим? полностью

Всем, которые испытывают такую «обиду», надо посоветовать прочитать рассказ А. П. Чехова «Корреспондент», написанный им в 1882 году.

Враг пошлости и тупости, великий писатель ярко изобразил фигуру богатого купца-самодура Ивана Степановича Трамбонова. Тот приходит в бешенство и выгоняет бедного старичка-корреспондента, принесшего на просмотр купцу приготовленную для печати заметку о местных меценатах, щедрых жертвователях на постройку прогимназии. Выгоняет по следующей причине: после его фамилии в списке жертвователей в заметке следовало: «Последний обещал...» Дальше купец не стал читать...

Предоставим слово самому автору:

«Иван Степанович поднялся и побагровел.

— Кто последний? Я?

— Вы-с, только в каком смысле?

— В таком смысле, что ты дурак! Понимаешь! Дурак! На тебе твою корреспонденцию!...»

Далее «Иван Степанович с остервенением скомкал» заметку, и из его уст «посыпались роскошные выражения, одно другого непечатнее...»

Трудно поверить, что и сейчас, через восемьдесят лет после появления этого рассказа, могут найтись советские люди, которые, уподобившись купцу Трамбонову, обиженно восклицают: «Кто последний? Я?..»

Я снова обращаюсь ко всем, кто усматривает в слове «последний» какой-то «обидный» смысл...

Неужели Сергей Есенин хотел себя унизить, когда писал:

«Я последний поэт деревни»?

Неужели Александр Фадеев хотел вложить обидный смысл в название своего романа «Последний из удэге»? И неужели Фенимор Купер хотел кому-то нанести обиду, когда писал роман «Последний из могикан»?

И вообще — что можно найти «обидного» в выражениях «последнее время», «последние известия», «перейти в последний класс», «последняя надежда», «последние цветы»?

Ухитриться найти во всех этих выражениях хоть тень «обидного» — это значит проявить крайнюю глупость (я нарочно не употребляю «обидного» слова «последнюю»...)

Неужели так трудно понять, что у слова «последний», имеющего множество значений, действительно обидным является только одно: «последний человек» в смысле «пропащий человек», «пропойца»?! Но ведь и от глагола «трогать» можно произвести слово «тронутый» в смысле «ненормальный», и от слова «граница» производится слово «ограниченный».

Не будем же нелепо обижаться на вопрос: «Кто последний?» Вопрос правильный, и только так его и следует понимать.

Давайте говорить по-русски правильно!

Об одной маленькой неточности,

заметной только для чуткого уха

До сих пор мы говорили о явных ошибках в нашем разговорном языке.

Но ведь всякий язык, и особенно такой богатый, как русский, имеет множество тончайших смысловых оттенков.

Вот почему, отнюдь не желая кого-либо поучать и укорять, хочется поговорить об одной маленькой неточности.

«Закрой дверь!», «Открой окно!»

Правильно?

Пожалуй, не совсем.

Почему?

Обычно предметы, имеющие крышку, открываются и закрываются, а предметы, имеющие створки, отворяются и затворяются. Вот почему сундук, шкатулка, коробка — закрываются, а дверь, окно, шкаф — затворяются.

Это отразилось и в народных пословицах и поговорках («Пришла беда — отворяй ворота!...»), а также в песнях.

Вспомним:

«Эх, Настасья! Эх, Настасья!

Отворяй-ка ворота!...»

Чувствовали это и паши классики.

Вспомним строки Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. V):

«И Таня в ужасе проснулась...

Глядит, уж в комнате светло;

В окне сквозь мерзлое стекло

Зари багряный луч играет;

Дверь отворилась...»

или Лермонтова:

«Отворите мне темницу!»

Вспомним стихи Туманского:

«Вчера я растворил темницу

Воздушной пленницы моей...»

Вспомним строки Кольцова:

«Ворота тесовы

Растворилися...»

Вспомним начало стихотворения А. К. Толстого:

«Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо...»

Вспомним, наконец, популярный романс Чайковского:

«Растворил я окно...»

Вспомним «Братьев Карамазовых» Достоевского:

« — Сейчас отворю тебе! — сказал Иван и пошел отворять Алеше...»

Я предвижу вопрос читателя-оппонента: а почему же пушкинская Татьяна говорит няне:

«Не спится, няня: здесь так душно!

Открой окно да сядь ко мне...»?

Отвечаю:

Татьяна, по свидетельству самого Пушкина (гл. III, строфа XXVI):

«...по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала

И выражалася с трудом

На языке своем родном...»

Где уж ей было знать такие тонкости, как различие между словами «отвори» и «открой» (как мы только что видели, сам Пушкин писал: «дверь отворилась»...)

А разве не доказательство моей правоты слово «затворник», передающее понятие о человеке, сидящем за «затворенной» дверью?

Конечно, понятие «открыть» и «закрыть» (особенно первое) во много раз шире, чем «отворить» и «затворить». Вот почему можно «открывать собрание», «открыть остров», «открыть новый элемент», «закрыть проезд», «открыть подписку», «закрыть прием», «открыть предприятие», «закрыть прения» и т. д., не нарушая правильности русской речи.

«Открыть» и «закрыть», как мы видим, кроме понятия, связанного с «крышкой», имеют множество отвлеченных значений. Ведь когда мы, например, говорим «день открытых дверей», мы имеем в виду не фактически отворенные двери, а широкий доступ всех желающих ознакомиться с работой высшего учебного заведения.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки