Читаем Правильно ли мы говорим? полностью

Слова «учение», «поучение» существуют в русском языке ряд столетий (вспомним «Поучение Владимира Мономаха детям», написанное в 1117 году).

Слово «учёба», повторяем, вошло в нашу бытовую речь всего тридцать пять — сорок лет тому назад. А если так, то возникает вопрос: а есть ли в нем насущная необходимость? Ведь обходились же без слова «учёба» раньше?

Вспомним так называемые «прописные истины», знакомые нам всем со школьной скамьи: «Ученье — свет, а неученье — тьма», «Повторение — мать учения», «Корень учения горек, но плод его сладок», «Ученье — лучшее богатство», — и т. д.

Можно ли сказать: «Учёба — свет, а неучёба — тьма», или «Повторенье — мать учёбы»?

Нет, нельзя! В первом случае — сло́ва «неучёба» вообще не существует, во втором — пропадает рифмованная складность. И вообще со словом «учёба» нет у нашего народа ни одной пословицы, ни одной поговорки...

Может быть, в слове «учёба» есть какой-то особый смысловой оттенок, отличный от слова «учение»?

Пожалуй, есть. «Учёба» — это заучивание.

Вспомним слова В. И. Ленина на III Всероссийском съезде комсомола 2 октября 1920 года: «старая школа была школой учебы, школой муштры, школой зубрежки...»¹

А что В. И. Ленин делал разницу между словами «учёба» и «учение» и не считал их синонимами, мы видим из его письма к М. Н. Покровскому от 5 мая 1920 года, где он писал о необходимости издать «словарь для пользования (и учения) всех, словарь, так сказать, классического, современного русского языка (от Пушкина до Горького...)»²

И в этом свете становится понятным, почему великий знаток русского языка А. М. Горький утвердил в 1930 году название «Литературная учёба» для редактировавшегося им в Ленинграде журнала, в первом номере которого он писал: «Наша задача — учить начинающих писателей литературной грамоте, ремеслу писателя, работе словом и над словом».

Следует заметить, что словосочетание «Литературная учёба» уже при его появлении в виде названия журнала многим казалось не совсем удачным.

Вообще в слове «учёба» есть что-то грубоватое, похожее на «трущобу», «чащобу» или «хворобу»... (Я предвижу, что кто-нибудь укажет мне на слово «зазноба»; напоминаю, что первоисточник этого слова — глагол «знобить», то есть «лихорадить»...)

Попробуем сравнить «учёбу» с другими сходными по звучанию отглагольными существительными: может быть, отсюда удастся извлечь какое-нибудь общее правило?

Вспоминаем: «лечить» — «лечение», «вручить» — «вручение», «мельчить» — «мельчение», «перчить» — «перчение» и т. д.

Ни «лечёба», ни «вручёба», ни «мельчёба», ни «перчёба» — не получаются... Итак, слово «учёба» имеет право на существование

__________

¹ В.И.Ленин. Соч., т.31, стр. 261.

² В.И.Ленин. Соч., т.35, стр. 381.

только в ограниченном смысле (заучивание), никак не заменяя и не вытесняя, а только дополняя слово «учение». А потому его повсеместное и «монопольное» распространение следует считать неоправданным.

Дорогу слову «учение»!...

О словах областных

Иной спросит: «А существуют ли в настоящее время вообще областные слова? Не стал ли сейчас — при всеобщей грамотности, широком распространении периоди- ческой прессы и радио — наш язык единообразным, без различия местных особенностей говора и областных диалектов?»

Весьма возможно, что со временем так и будет, но пока еще некоторое различие существует. Приведу несколько примеров.

Та «ручка», которой школьники выводят первые буквы, в Ленинграде называется «вставочкой». Насколько мне известно, дальше Ленинграда и области это слово не употребляется.

Детская игра, называемая в Ленинграде «пятнашки», — носит в Москве наименование «са́лки».

«Резинка» для стирания с бумаги следов карандаша имеет в Одессе название «ластик». Там же «бечевку» именуют «канатик».

Впрочем, об «одесском» языке мы еще поговорим особо...

«Картуз» — в одних областях особый головной убор с большим козырьком, а в других — бумажный мешочек для пряников, конфет и пр.

«Пахать» — в Архангельской, например, области означает «мести», «выметать», а «пахать» в общепринятом смысле («обрабатывать землю») там передается древним словом «орать» (что в других областях означает «громко кричать»)...

Иногда слова областного диалекта так сильно отли- чаются от общепринятого русского языка, что воспринимаются нами как иноязычные.

Вот несколько примеров.

«Дьянки». Так называются в Новгородской области «варежки». «Осёк» — это по-новгородски «забор», а «прово́ра» — «ворота»...

«У ти́е пара́то ба́ска кошу́ля...» Так в некоторых местах нашего Севера говорят, когда хотят сказать: «У тебя очень красивая шуба». Приведенная фраза совершенно непонятна для подавляющего большинства русских...

А вот фраза, понятная только наполовину: «Не у́зди го́лью, возьми ски́пу!» Так в Вологодской области выражают мысль: «Не ешь без хлеба, возьми кусок!»

И всё же такие слова нельзя считать искажениями русского языка: это — особенности местного говора, диалектизмы...

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки