Читать становилось все труднее и труднее. Ровные поначалу буквы скакали и кренились в разные стороны, порой наползая друг на друга; кое-где разобрать текст и вовсе было невозможно. Да и у самой Исанн, кажется, что-то случилось со зрением: глаза болели, и белесая пелена так застилала их, что строчки превращались в неровные размытые линии. Дойдя до конца страницы, девочка захлопнула ежедневник. Сгорбилась, обхватила себя руками и пустым взглядом уставилась в стену, пытаясь уложить в голове прочитанное.
Укладывалось не слишком хорошо. Вернее, Исанн отчаянно не хотелось это все осознавать.
Ведь тогда получалось, что ее сон - не бред. Что это все было на самом деле. И мама действительно...
У сердца и внизу живота стремительно нарастала жуткая боль. Она разрывала, скрючивала, душила... со сдавленным воем Исанн согнулась пополам, заскребла пальцами по полу. Из груди рвался плач, но рот открывался и закрывался почти беззвучно: в легких не хватало воздуха, чтобы закричать.
Девочка не знала, сколько времени прошло, прежде чем она наконец смогла подняться и вдохнуть полной грудью. Голова горела так, будто сейчас вспыхнет, но остальное тело тряслось в ознобе.
Как во сне Исанн вновь взяла в руки злосчастный ежедневник. Распахнула его на второй странице, чуть не порвав.
Она дочитает. Не может не дочитать. Хотя знает, что все закончится плохо, и нечего надеяться на счастливый финал.
Ведь она его уже видела.
* * *
Ночь опустилась на Корускант - темная и вязкая, словно навеянный глиттерстимом сон. Последняя ночь старой Республики, насквозь пропитанная страхом и тягостным ожиданием неизбежной катастрофы.
Падме могла лишь догадываться, что испытывают сейчас одаренные Силой. Порой она задавалась вопросом, каково это - не представлять, но чувствовать надвигающиеся перемены так же, как обычный человек чувствует дым от близкого пожара... теперь она была точно уверена: ей бы не хотелось знать.
Ей и без того с лихвой хватало дурных предчувствий.
Больше всего сенатор желала сейчас проснуться, где-то за три года до сегодняшнего дня. Открыть глаза и понять, что и Война клонов, и катастрофа, к которой планомерно вел Республику Палпатин, - не более чем порождение ее воспаленной фантазии. Что не затягивают ее стремительно жернова истории, грозя перемолоть и вышвырнуть как отработанный материал и саму сенатора Амидалу, и все, во что она верила и за что боролась.
Голова внезапно закружилась, и Падме с тихим стоном оперлась на перила балкона. Прохладный ветер приятно холодил лицо и игриво трепал распущенные локоны, но ей все равно не хватало воздуха. В животе беспокойно завозился малыш, напоминая о себе. Будто тоже понимал, что происходит нечто неладное... или просто уловил волнение матери.
А может, пытался образумить? "Мама, что ты делаешь? А как же я? Ты можешь умереть завтра. И я могу умереть. Не надо, мамочка. Не ходи туда, не ходи!" - упорно звучало в голове детским голоском. Фантазия - страшная вещь, если дать ей волю... Падме поймала себя на том, что нежно поглаживает живот, как если бы действительно успокаивала ребенка.
"Я бы хотела, маленький мой. Если бы я только могла..."
Предстоящая чрезвычайная сессия страшила ее. Падме никогда не призналась бы в этом ни перед кем, кроме себя, но после совещания ее неотступно преследовали панические, пораженческие мысли. А не лучше ли было затаиться? Прикинуться послушным сенатором, как Бейл и Терр, чтобы расшатывать режим изнутри? Не разумнее ли было бы это вооруженного восстания и альянса с КНС? Возможно ли, что просчеты и недальновидность мятежников сведут в могилу и их самих, и последнюю надежду на возрождение Республики - не говоря уже о тысячах ни в чем не повинных людей?