- Это вообще Глеб все сделал, если хочешь знать, - глупо, конечно, но накипело и вырвалось, - и это ты должен был мне все исправлять, а не ни в чем неповинные родители другого ребёнка. А до тебя даже дозвониться невозможно. Тебе вообще все равно, как он надо мной измывается, - упреки так и посыпались. Ведь и в самом деле сколько можно терпеть и молчать, да ещё и извиняться неизвестно за что.
При упоминании имени сына, Виктор дернулся. Естественно, кому такое понравится? Родной же человечек, а Инка ему кто? Никто. Так себе, даже не жена ещё.
- С чего ты взяла, что это именно он?
- Ни с чего. Так, выдумываю просто, и с молодыми папашами прямо в школе при их детях заигрываю.
Психанула, ушла снова к ноутбуку. Пусть горит все синим пламенем, пусть Виктор дуется сколько влезет. Ей уже абсолютно все равно. Внутри кипело и клокотало, но больше унижаться она тоже была не намерена. Вообще, возьмёт и уйдёт жить к родителям, раз никакого тут доверия, уважения и взаимопонимания. Если он и завтра будет ей тут свои обиды показывать - точно уйдёт. Пусть думает впредь, как тут перед ней трагикомедии устраивать. Прибежит как миленький, ещё и в ногах валяться будет, прощения просить. Нашёлся тут униженный и оскорбленный.
Неприятность неприятностью, но работу никто не отменял: и с домашним заданием, и с дневниками надо разбираться. Хорошо, что есть чем заняться и отвлечься, а то бы вообще с ума сошла с этими мозговывертами. Столько времени сегодня потратила впустую из-за невинного баловства Глебушки-лапушки. Говнюк сраный! И пофиг, что это выражение непедагогично. Давно бы уже все сделала, если бы "винду" не восстанавливала до вечера. Надо было все же до директора донести, пусть бы с вредителем и папа, и мама разбирались. Пусть хоть обижаются, хоть нет, она больше не будет ничего покрывать и терпеть. Инициатива, как выяснилось, наказуема - это всем известно. И надо же было ещё этому "принцу" нарисоваться. Как назло, прямо. Он молодец, конечно, помог, но лучше бы не появлялся. Проблем только больше стало.
И все же так странно. В таком возрасте - такая взрослая дочь. Сколько же ему лет? С виду точно едва больше двадцати. И это получается Милана у него появилась в четырнадцать-пятнадцать лет? Нет, ничего удивительного вообще-то. Бывают такие случаи. Молодые да глупые чаще и залетают. Тем более по нему сразу видно кобель ещё тот. Ни одну юбку не пропустит. Ещё и к ней, к Инке, клеился. "Тебе точно второй принц не нужен?" Нашелся принц - шут гороховый.
Инна сама не заметила, как злость и обида постепенно перешли на мысли о Вадиме и его дочери. Более менее успокоившись в задумчивости машинально стучала по клавишам, набивала оценки.
Легкое прикосновение к спине оказалось немного неожиданным. Мужские пальцы аккуратно прошлись по лопаткам, чуть-чуть ненавязчиво помассировали затекшие мышцы: шея, затылок, ключицы. Тело мгновенно поддалось на ласку. Первые минуты Инна еще показывала свою гордость, почти не реагировала на его чистой воды подхалимаж, и невозмутимо делала вид, что пытается найти нужную букву на клавиатуре, но потом сдалась, расслабилась и прикрыла глаза. Приятно, что ни говори. Виктор так нежен. К тому же его руки от ключиц, время от времени, и с каждым разом все чаще, стали спускаться чуть ниже - к груди. То едва заметно очерчивали, как будто невзначай, то смелее и настойчивее сжимали. Несомненно, Виктор целенаправленно ее возбуждал. Секс, известно - лучшее средство примирения. А Инна и не против была помириться, она не собиралась держать в себе злость. Закинула руки за голову, томно потянулась и откинулась спиной на Виктора, едва качнувшись на ножках табуретки, полностью доверчиво открылась для него, еще и ноги бесстыдно раздвинула, чтобы проще мужской руке было туда нырнуть. А он и не замедлил. Интимные ласки, сорвавшись, с огромной скоростью набирали обороты. Сдвинули в сторону ноутбук, освобождая место на столе для Инны. Да, секс действительно самое лучшее средство забыть все обиды. И пусть Виктор не сказал ни слова, не произнес ни одного извинения, Инка его простила. Ведь язык тел намного красноречивее любых объяснений. Вот это жесткое и грубое, очевидно, означало - "Мне не нравится видеть других мужчин возле тебя", а это ненасытное и доводящее Инну до исступления, до крика - "Ты моя". Томительно нежное и сладкое, словно окунали в теплый сахарный сироп, без сомнения говорило - "Я люблю тебя! Я так сильно тебя люблю". Инке все было понятно без слов и лишних разъяснений. Вот только что означала вязкая белесая лужица на ее животе после такого безудержного акта любви, она определить так и не смогла.