Правило четырех

«Я начал свой рассказ с признания. Многие умерли, сохраняя этот секрет. Некоторые погибли при строительстве крипты, образ которой рожден Браманте, а воплощение доверено моему римскому брату Терраньи. Хитроумное сие сооружение не имеет себе равных и неприступно для всех внешних воздействий, а прежде всего для воды. Много жертв принесено ей, в числе которых люди весьма опытные. Трое умерли при перемещении камней, двое — под упавшими деревьями, пятеро — на самом строительстве. Других я не упоминаю, ибо расстались с жизнью они постыдно и должны быть забыты.

Я открою природу противостоящего мне врага, возрастающая сила которого определяет мои поступки. Ты спрашиваешь, читатель, почему книга датирована 1467 годом, хотя эти слова пишутся тридцать с лишним лет спустя. Причина вот в чем: в том году началась война, которая идет до сих пор и которую мы проигрываем. Тремя годами ранее Его святейшество Павел Второй ясно выказал свои намерения в отношении моего братства. Тем не менее влияние людей поколения моего дяди было еще велико, и исключенные перекочевали в Римскую академию, пользовавшуюся поддержкой Помпония Лето. Павел распалился еще больше. В 1467 году он сокрушил Академию, а для того, чтобы все познали силу его решимости, заключил в темницу Помпония Лето, которого обвинил в содомии. Других членов нашей группы подвергли пыткам. По крайней мере один умер.

Ныне перед нами стоит старый враг, возрождения которого не ждали. Дух этот крепнет и обретает более могучий голос, так что мне ничего не остается, как строить крипту с помощью более мудрых, чем я, друзей. Тайну ее я спрячу в книге. Даже священнику, пусть и философу, не дано знать эту тайну.

Продолжай, читатель, и я открою тебе многое».

— Павел Второй преследовал людей, которых мы называем сейчас гуманистами, — объяснил Пол. — Папа считал, что гуманизм подрывает нравственные устои. Он даже не желал, чтобы дети слышали стихи древних поэтов. Помпония Лето он наказал в качестве предостережения другим. По какой-то причине Франческо принял это за объявление войны.

Слова Колонны остались со мной в ту ночь, да так и задержались. На следующее утро я впервые пропустил пробежку с Кэти, потому что не смог заставить себя сползти с кровати. Что-то подсказывало мне: Пол ошибается и Эратосфен и геометрия не могут быть решением загадки. В разговоре с Чарли выяснилось, что расстояние до горизонта зависит еще и от роста наблюдателя. К тому же в какой-то момент я понял, что если даже найду константу и переведу ее в браччи, число будет слишком большим для использования в шифровании.

— Когда Эратосфен производил эти свои расчеты?

— Около двухсотого года до нашей эры.

Мне все стало ясно.

— Думаю, ты ошибаешься. До сих пор все загадки были так или иначе связаны с открытиями периода Ренессанса. Колонна проверяет на нас то, что гуманисты знали в пятнадцатом веке.

— Моисей и корнута имели отношение к лингвистике, — задумчиво бормочет Пол. — Исправление неверного перевода. Этим, например, занимался Валла [43], анализировавший Дарственную Константина.

— А загадка с ритмомахией связана с математикой, — продолжаю я. — Вряд ли бы Колонна стал дважды обращаться к одной области знаний. По-моему, он каждый раз выбирал новую дисциплину.