Правило четырех

Куда нас отвезли потом, какие вопросы задавали — ничего этого я уже не помню. Перед глазами бушевал огонь, в ушах стоял голос Пола, как будто он парил где-то над пламенем. До наступления рассвета передо мной прошли тысячи лиц, и каждое несло весточку надежды: лица друзей, выбежавших из комнат с началом пожара; лица профессоров, разбуженных воем сирен; лица всех тех, кто покинул прерванную на середине службу. Все они окружили нас, точно полевую казну, каждое лицо — монета, как будто сверху было объявлено, что мы должны претерпеть потери, сосчитав то, что осталось. Боги сыграли черную комедию. Мой брат Пол был принесен в жертву на Пасху. Панцирь черепахи свалился на наши головы.

Мы трое пережили ту ночь вместе, проведя ее в силу обстоятельств под одной крышей. Никто ничего не говорил. Чарли сжимал висящее на шее распятие, Джил спал, а я смотрел в стену. Не имея никаких известий о Поле, мы доверились мифу о его чудесном спасении, о его воскрешении. Вера в мифическую нерушимость дружбы столь же бессмысленна, как и вера в мифическую неразделимость семьи, и уж мне-то следовало это знать, но тогда вера в миф помогала и поддерживала. Тогда и после.

Вера в миф, но не надежда.

Потому что надежды уже не осталось.

ГЛАВА 29

Время, подобно доктору, умыло руки и позабыло о нас. Еще прежде чем Чарли выписался из больницы, мы перестали быть свежей новостью. Товарищи смотрели на нас так, словно мы, выпав в какой-то момент из жизни, превратились в ненадолго ожившее воспоминание, в некие полузабытые символы со стертым значением.

Облако насилия, накрывшее Принстон, рассеялось уже через неделю. Студенты снова стали разгуливать по кампусу после наступления темноты, сначала группками, потом и поодиночке. Бессонными ночами я часто выходил из общежития и шел в ближайшее кафе, с удивлением обнаруживая, что не спится не только мне. В разговорах часто упоминалось имя Ричарда Кэрри. Не забывали вспомнить и Пола.

Однако время шло, и имена тех, кого я знал, звучали все реже, вытесняемые темами приближающихся экзаменов, соревнований по лакроссу, обсуждением последних серий популярного телесериала и привычными весенними сенсациями, героиней одной из которых стала старшекурсница, переспавшая со своим консультантом. Даже заголовки газет, которые я просматривал в очереди перед кассой и которые помогали отвлечься от мыслей об одиночестве, ясно давали понять, что мир, двигаясь вперед, успел забыть о нас. На семнадцатый день после Пасхи «Принстон пэкет» сообщила об аннулировании плана строительства в городе подземной автостоянки. И лишь внизу страницы поместилось объявление о крупном пожертвовании в два миллиона долларов на перестройку «Плюща».

Чарли вышел из больницы через пять дней, однако провел еще две недели в реабилитационном центре. Врачи рекомендовали небольшую косметическую операцию на груди, где остались грубые шрамы, но он отказался. Я навещал его каждый день, пропустив только один. Картофельные чипсы, учебники, результаты матчей — Чарли всегда давал мне повод прийти к нему еще раз.

Не раз и не два он показывал мне свои ожоги. Сначала я думал, это нужно ему только для того, чтобы доказать что-то себе самому, убедить себя в том, что он не чувствует себя обезображенным, что он переборол то, что с ним произошло. Однако потом я почувствовал, что дело в другом. Чарли хотел удостовериться в том, что я вижу происшедшие с ним перемены. Наверное, в нем жило опасение, что тогда, бросившись за Полом в туннель, он перестал быть частью моей и Джила жизней. Мы двигались дальше каждый сам по себе, без него справляясь с потерями. Чарли понимал, что мы становимся чужаками для самих себя, и хотел донести до нас, что он и сам в таком же положении, что мы вместе и в этом испытании.

Удивительно, но Джил навещал его так же часто, как я. Иногда наши визиты совпадали, и тогда все испытывали странное ощущение неловкости. Каждый считал себя виноватым, и присутствие другого только усиливало это чувство. Чарли совершенно безосновательно корил себя за то, что не был с нами в «Плюще». Иногда он даже видел кровь Пола на своих руках, а его смерть принимал как цену собственной слабости. Что касается Джила, то он винил себя за то, что, оставив нас еще раньше, предал друзей, хотя в чем именно выразилось это предательство, объяснить не мог. Терзания Чарли только усугубляли его вину.

Однажды, перед тем как лечь спать, Джил попросил у меня прощения, сказал, что сожалеет о случившемся, что вел себя не так, как следовало бы, что мы заслуживали лучшего к себе отношения. Он больше не смотрел старые фильмы и, отправляясь на обед, выбирал рестораны подальше от кампуса. Каждый раз, когда я приглашал его на ленч в свой клуб, Джил находил какую-то причину для отказа. Только после четвертой или пятой попытки до меня дошло, что дело не в нежелании быть в моей компании, а в стремлении избежать встречи с руинами «Плюща». После того как Чарли вышел из больницы, мы почти постоянно завтракали, обедали и ужинали вместе. Джил все чаще и чаще ел и пил один.