Правило четырех

— Но вы, — добавил он, и я помню это по сей день, — зовите меня Джил.

Разумеется, он отличался от всех нас. Оглядываясь назад, я думаю, что Джил прибыл в Принстон настолько привыкшим к изобилию Экзетера, что богатство и признание, налагаемые этим на жизнь, стали для него чем-то невидимым и само собой разумеющимся. Единственным значимым мерилом человека для него был характер, может быть, именно поэтому его так потянуло к Чарли, а уже через него и к нам. Обаяние помогало Джилу сглаживать различия, и меня никогда не покидало ощущение, что быть с ним означает находиться в гуще событий.

На всех вечеринках он всегда оставлял места для нас, и если Пол и Чарли быстро пришли к выводу, что их понятие об общественной жизни не совпадает с тем, что вкладывает в него Джил, я обнаружил, что самое большое удовольствие от общения с ним получаю, когда мы сидим за обеденным столом или в баре, одни или с друзьями. У каждого есть место, где он чувствует как дома: у Пола это библиотека, у Чарли — отделение «скорой помощи». Джилу комфортно там, где его ждет интересный разговор, — и к черту все остальное. Именно с ним я провел в Принстоне самые лучшие оставшиеся в памяти вечера.

Весной второго года пришло время нам выбирать клубы и клубам выбирать нас. Большинство этих заведений использовали систему лотереи: кандидаты вносили свои имена в открытый список, и новое пополнение выбиралось наугад. Некоторые, однако, придерживались старой системы, известной как «кубок» и основанной на голосовании. В таких клубах выбор новых членов основывался скорее на достоинствах претендента, чем на воле случая. При этом надо иметь в виду, что в клубах, поддерживающих традиции братств, понятие «достоинство» может существенно отличаться от того, что вкладывают в него, например, составители словарей. Мы с Чарли записались в «Монастырский двор», куда стекались большинство наших друзей, и вручили свою судьбу лотерее. Джил, разумеется, решил попытать счастья через «кубок». И наконец, Пол, подпав под влияние Ричарда Кэрри, бывшего члена «Плюща», отбросил осторожность и присоединился к Джилу.

В отношении Джила никаких сомнений не возникало с самого начала. Он удовлетворял всем возможным критериям отбора, начиная с того, что был сыном бывшего члена клуба, и заканчивая своей принадлежностью к нужным кругам уже здесь, в кампусе. Приятный, милый, обаятельный — причем без натужной старательности быть таковым, — стильный, но не вульгарный, энергичный, но без поспешности, умный и сообразительный, но не педант. Тот факт, что его отец зарабатывал деньги на бирже и выделял сыну сказочные суммы, нисколько не вредил шансам Джила. В общем, мы не удивились, когда весной его приняли в «Плющ», а годом спустя избрали президентом клуба.

В случае с зачислением в «Плющ» Пола сработала, как мне кажется, другая логика. Во-первых, помогло то, что за его спиной стояли Джил и Ричард Кэрри, которые замолвили словечко в кругах, абсолютно недоступных самому Полу. И все же одного этого, возможно, оказалось бы мало. К тому времени Джил уже стал одним из общепризнанных академических светил нашего класса. От других книжных червей, не рискующих выползать за пределы читального зала, его отличала любознательность, благодаря которой с ним было приятно и интересно общаться. Старожилы «Плюща» обнаружили, должно быть, что-то трогательно-очаровательное во второкурснике, совершенно не разбирающемся в процедурных хитросплетениях, но легко и к месту ссылающемся на древних авторов. Так что избрание Пола не стало сюрпризом даже для него самого. Когда он тем весенним вечером вернулся в общежитие, мокрый от шампанского, я подумал, что мой друг обрел новый дом.

Откровенно говоря, какое-то время мы с Чарли побаивались, что притяжение «Плюща» окажется сильнее и клуб оторвет друзей от нас. К тому же заметное влияние на Пола стал тогда оказывать Ричард Кэрри. Они познакомились в начале нашего первого года, когда я согласился пообедать с ним в один из редких визитов в Нью-Йорк. Интерес и внимание со стороны этого человека, проявившиеся после смерти моего отца, всегда казались мне немного странными. Я так и не понял, кто из нас кто: он — суррогатный родитель или я — суррогатный сын, — поэтому Пол отправился со мной, чтобы сыграть роль буфера.

Результат превзошел мои ожидания. Кэрри мгновенно увидел в незнакомом юноше потенциал исследователя, а интерес Пола к «Гипнеротомахии» оживил память о славных днях, когда они втроем — Тафт, мой отец и он сам — бились над разгадкой тайны старинной книги. Весной, спустя всего несколько месяцев после знакомства, Кэрри предложил отправить Пола на лето в Италию. К тому времени степень его поддержки уже начала беспокоить меня.