Правило двух минут

Уолли ушел, и Холмен продолжил укладывать вещи. Весь багаж — одежда, триста двадцать долларов, заработанные за десять лет, и отцовские часы. У него не было ни машины, ни водительских прав, ни друзей или родственников, которые могли бы забрать его после освобождения. Правда, Уолли собирался подвезти его до мотеля, после чего Холмену предстояло остаться один на один с общественным транспортом Лос-Анджелеса и остановившимися часами.

Холмен подошел к комоду с зеркалом, где стояла фотография сына. Снимок Ричи был первым, что он поставил у себя в комнате здесь, в ОИЦ, и будет последним, что он уберет перед отъездом. С фотокарточки глядел восьмилетний сын: смуглый, коротко стриженный парнишка с парой выпавших зубов и серьезным взглядом; шея и плечи уже окрепли, такие же мощные, как у отца. Холмен последний раз видел мальчика, когда тому исполнилось двенадцать; разбухнув от наличности, когда ему удалось продать в Сан-Диего два угнанных «корвета», он заявился на день рождения сына пьяный в стельку, но, как выяснилось, перепутал день. Мать мальчика, Донна, просто взяла тогда две тысячи долларов в качестве алиментов, которые Холмен никогда не платил, потому что ему вечно не хватало денег. Донна прислала старую фотографию Ричи на второй год его заключения — по всей видимости, это был всплеск чувства вины. Она ни разу не привозила мальчика в тюрьму навестить отца, не разрешала говорить с ним по телефону и читать отцовские письма, и без того немногословные и нечастые, полностью изъяв мальчика из жизни Холмена. Он больше не винил ее за это. Она все сделала правильно, воспитав ребенка без всякой помощи с его стороны. При этом в Ричи была какая-то частица его самого, чем Холмен чертовски гордился.

Холмен положил фотографию в пакет и накрыл оставшейся одеждой, чтобы не помялась. Потом огляделся. Комната мало отличалась от того, какой она была часом раньше, прежде чем он начал собираться.

— Ну что ж, теперь порядок, — сказал он.

Он внутренне подгонял себя, но никак не мог уйти. Он присел на край кровати. Это был великий день, но груз его давил на Холмена. Он собирался обосноваться в новой комнате, отметиться у инспектора и попытаться найти Донну. Последнее письмо она прислала два года назад. Хотя она и до того не баловала его длинными посланиями, но все пять писем, что он написал ей в ответ, вернулись обратно: адресат выбыл. Холмену не раз приходило в голову, что она вышла замуж и законный супруг, возможно, не хочет, чтобы ее осужденный дружок вмешивался в их жизнь. За это Холмен тоже не винил ее. Они никогда не состояли в браке, но у них был ребенок, а это что-то значило, хоть Донна и ненавидела Холмена. Ему хотелось извиниться, заставить ее понять, что он изменился. Если у нее новая жизнь, он пожелал бы подруге всего хорошего и начал обустраивать свою. Восемь-девять лет назад, когда он думал об этом дне, ему представлялось, как он выбегает из проклятых дверей, но теперь он всего лишь сидел на краешке кровати, не в силах пошевелиться до тех пор, пока не вернулся Уолли.

— Макс?

Уолли застыл в дверях, словно боялся войти. Лицо его было бледным, он нервно облизывал пересохшие губы.

— Что случилось? — спросил Холмен. — У тебя что, сердечный приступ, Уолли?

Уолли закрыл дверь. Он смотрел на маленький блокнот так, будто не имел права прочесть то, что там написано. Его ощутимо трясло.

— Что, Уолли?

— У тебя есть сын, Ричи?

— Да, верно.

— Какое у него полное имя?

— Ричард Дейл Холмен.

Холмен встал. Ему не понравилось, что Уолли так нервничает.

— Ты знаешь, что у меня сын. Ты видел его фотографию.

— Детскую.

— Теперь ему должно быть двадцать три. Да, двадцать три. А зачем тебе мой сын?

— Послушай, Макс, он же офицер полиции? Здесь, в Лос-Анджелесе?

— Да.

Уолли подошел и кончиками пальцев дотронулся до руки Холмена — прикосновение было легче воздуха.

— Плохо дело, Макс. У меня скверные новости, и я хочу, чтобы ты подготовился.

Уолли пытался перехватить взгляд Холмена, словно ожидал какого-то знака. Холмен кивнул.

— Да, Уолли. Что такое?

— Этой ночью его убили. Мне жаль, дружище. Мне правда очень, очень жаль.

Холмен слышал слова Уолли. Он по глазам понял, как больно приятелю, почувствовал заботу в его прикосновении, но и Уолли, и комната, и весь мир оставили Холмена позади: так одна машина отрывается от другой на пустынной прямой автостраде. Холмен жмет на тормоза, Уолли — на газ. Холмен практически видел, как мир стремительно уносится вперед.

Он попытался побороть страшное опустошение.

— Как это случилось?

— Не знаю, Макс. Пока я ходил за твоими бумагами, позвонили из Управления. Почти ничего не сказали. Они даже не были уверены, что ты его отец и что ты до сих пор здесь.