Правило правой руки (сборник)

Три недели меня там селёдкой кормили, воды не давали и ещё многое творили. Но об этом мне рассказывать нельзя, потому что я давал подписку о неразглашении. А ещё двенадцать раз бывал на очной ставке. Нас с Дикенцом посадят в разные углы, привяжут к лавкам и сыплют перекрёстные вопросы. И до того запутают, что забываешь, кто ты есть на самом деле, и потому что ни спросят, кричишь как дурак:

– Так точно! Воля ваша! Винюсь! Пощадите!

А Дикенц жёлтым глазом щурится и говорит:

– Я с ним согласен. Всё было точно так, как он сказал.

А что я говорил? Ничего, только путал со страху. На четвёртую неделю офицер не выдержал и говорит:

– Уведите этого…! – и на меня указал.

Я и рад. Увели. И ещё три недели прошло. Нас не тревожили. Но вдруг вызывают. Вхожу. У офицера в петлице новый алый банный лист красуется; должно быть, наградили. Улыбается и говорит:

– Раскололи злодея. Оказался шулером высокого полёта. Он в карты играл?

– Нет, – говорю, – он всё больше пасьянсы раскладывал.

– Ну так слушай!

Офицер достал допросный лист и стал читать:

– «Я, Карп Дикенц, урождённый от отца и матери, ранее законом не судимый и в боях за государя не ранимый, с малых лет имел пристрастие к сигарам, виске, а особливо к картам и вкупе с ними к высшей математике, статистический раздел. Презревая полезную службу на благо Отечества, я денно и нощно предавался вышеназванным порокам, в результате чего, после многопробных изысканий, исхитрился измыслить превредный пасьянц, который, сочетаясь с высшей математикой, дал мне возможность угадывать людские судьбы на трое суток вперёд…»

Тут я не выдержал, воскликнул:

– Так вот откуда он, шельма, мне новости брал!

А офицер нахмурился и говорит:

– Он не шельма, а весьма полезный человек. Вот только…

– Что?!

Он опять читает:

– «Секрет зловредного пасьянца мною нигде не записан, а всецело содержался в голове. Однако после… – тут офицер закашлялся, три строчки пальцем пропустил, читает: – я его начисто забыл».

Я говорю:

– А если Дикенц врёт?

– Нет, – говорит офицер, – проверяли. Лейб-медиком пытали, убедились. – Встал и вдруг как заорёт: – Поди прочь, щелкопёр! Кабы ты лучше старался, я бы сейчас в генералах ходил!

Я и выскочил прочь.

Пришёл в редакцию – а там уже цирюльня. Там зубы рвут и кровь пускают.

– Нет, – говорят, – таких газет не знаем. Мы вообще печатных слов не чтим. Иди прочь!

Пришёл я к себе домой… а у моей кухарки на кухне квартальный сидит!

– А, – говорит, – поднадзорный! Иди-ка сюда!

Но я, понятно, сразу опять в дверь! И дай бог ноги в белый свет! Так после и мыкался с места на место. Нигде долго не держали. Как только узнавали, сразу говорили:

– Политический! – и тут же давали расчёт.

И таким вот обидным манером дошёл я до самой крайней жизни. Господам, что на извозчиках катаются, желал приятных аппетитов и в ресторациях двери перед ними открывал. Двенадцать лет! А на тринадцатый…

– Э, старый знакомый! – вдруг кричат. И за плечо хватают.

Я оглянулся… и обмер! Карп Дикенц! Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. Сам рыжий, а баки седые.

– Откуда? – говорю.

– Оттуда, – отвечает. – Два месяца, как отвалился, – и хмыкнул. – Зайдём?

– Что вы, что вы, – говорю, – не смею!

Но он меня за шиворот – и заволок.

Сели за центральный стол. Он заказал поесть. Половой:

– А пить что будете? Может, виску?

– Нет, – отвечает Дикенц, – только чай.

Сидим, едим, пьём чай. И Дикенц говорит:

– Я двенадцать лет хмельного в рот не брал. Там с этим строго. И, знаешь, отвык. И я тебе за это очень благодарен. Ведь если бы не твой донос и если бы не каторга, я бы давно спился.

Сидим, пьём чай, молчим. Я крепился, крепился, потом говорю:

– Ну а эти… – и шепчу: – Пасьянцы?

Дикенц нахмурился. Долго молчал, потом всё же ответил:

– Тут тоже как отрезало. Я, во-первых, их не помню, а во-вторых, боюсь, что вспомню. Я, брат, за колючим забором такое видал!.. – и замолчал, и даже губы крепко стиснул.

Сидим, опять молчим. Он вилку на стол положил. Тогда и я тоже. Такая, знаете, минута наступила, что не до того! А жаль. Эх, думаю…

А он улыбнулся, сверкнул жёлтым глазом и дальше:

– Ничего, приспособился. Я теперь детские сказки пишу – оно безопасно и прибыльно. Вот ещё семь тысяч накоплю и опять сиротский дом построю, хороших воспитателей найму. Пусть детишек грамоте научат, геометрии и философии. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в смелые! Я же человек пропащий, я…

И замолчал, задумался. А после встрепенулся, весь даже как будто засиял и опять бойко, как когда-то, говорит:

– Но не всегда я такой! Вот, сочинил намедни сказочку, послушай…

– Нет, – говорю, – премного благодарен. Не гневайтесь, но мне пора, – и встал и к двери и за дверь!

Иду по улице и думаю: чур, чур меня! Опять во грех ввести желаете?!

Хитрый лис

Жил да был на свете хитрый лис. Неплохо жил, немало повидал и много чему научился. Никто лучше его не мог запутать след, никто как он не умел незаметно прокрасться в курятник, взять петуха и уйти невредимым. Лис плавал как выдра, прыгал как белка, а если было нужно, то становился недвижим как камень.