Право безумной ночи

— Да, договорились, — Матвей вздыхает. — Но старые привычки умирают трудно. Не побоюсь данного глагола в этом контексте. Мам, ты как?

— Ничего. Идите оба домой и…

— И поешьте супа, ага. Если поедим, тебя это обрадует?

— Успокоит — уж всяко.

Меня ввозят в палату, мальчишки резво застилают кровать принесенным постельным бельем и сгружают меня с каталки.

— Уходите отсюда все! — Медсестре, видимо, надоела наша перепалка. — Завтра придете. Вези их домой, Валера. Каталку-то в приемный покой отвезите, чтобы мне не ходить сто раз. Забирай пацанов, нечего им тут.

— Да уж не брошу, — бородатый вздохнул. — Все, свидание закончено, надели шапочки — и в машину, дома вас ждет суп!

Матвей погладил меня по щеке, Денька чмокнул в нос, и они исчезли, бородатый тоже был таков, его шаги и громыхание неуклюжей каталки затихают в коридоре, а я просто не знаю, что и думать. Я давно уже не помню такого, чтоб мои дети, будучи вместе, выказывали ко мне хоть какую-то нежность или вообще добрые чувства.

— Хорошие парни, — медсестра вздохнула. — Давай-ка, Оля, попробуем раздеться — примешь душ, и в постель. Поставлю тебе капельницу и катетер, попробуем немного уменьшить отек.

— Я сама.

— Сама ты сейчас даже на толчок не сходишь. Меня Вика зовут, завтра придет смена — тут Людка будет. Так ты что же, с моста хотела прыгнуть?

— Я не готова это ни с кем обсуждать.

— Ишь ты… Ну, как знаешь, а только выговориться иногда надо, если в себе все держать, до инфаркта — один шаг, это я тебе как медик говорю. Чаще всего инфарктники — именно такие вот стойкие оловянные солдатики, как ты. Это хорошо еще, что Валера тебя успел ухватить да сюда привез, а то осиротели бы пацаны.

— Они уже большие, я им не нужна.

— Дура ты. Подожди, не дергайся, я сама стяну с тебя юбку, тебе сейчас не надо двигаться. Так вот я тебе говорю — дура ты, как есть, дура! Сколько им, по двадцать лет? Да за ними еще глаз да глаз нужен, и на ноги ставить их еще несколько лет. Пацаны — они такие, чуть мать отвернулась, так и вляпались в дерьмо. Им опора нужна, ну а что языкастые — это ничего, дело поправимое, со временем пройдет. Давай-ка, опирайся на меня — дойдешь ли?

— Дойду…

Боль, задавленная препаратами, объявила сиесту. Я смогла вымыться, даже волосы помыла — и почувствовала себя человеком, облачившись в любимую рубашку и мягкий халат. Поесть бы чего…

— Вот, видишь — сразу дело веселее! А не выхвати тебя Валера, болталась бы сейчас на дне реки, рыбам на радость, водяному на потеху.

Похоже, бородача здесь знают все, и накоротке. Но я специально не стану спрашивать о нем, принципиально. Мне до него нет дела.

— Есть тебе не надо, завтра утром операция. Давай, возьму у тебя кровь на анализ.

— Я вот думаю — может, операция — это как-то чересчур?

— Всяко лучше, чем с моста вниз головой. Что ты теряешь?

— Я ведь могу и выжить.

— Тьфу на тебя, дура! Уж прости за прямоту, но когда баба твоих лет решает прыгнуть с моста, это надо лечить медикаментозно. Что, несчастная любовь накрыла?

— Я не буду это обсуждать.

— Да уж понятно, куда мне… Давай, работай кулачком, надо кровь взять.

Она меня утомила своей возней. Ее слишком много — вообще вокруг меня вдруг стало как-то слишком много людей, и их злокачественный интерес к моей персоне меня угнетает.

— Выживешь, Семеныч сделает операцию, и будешь как новая, и мысли дурные уйдут. Ведь забыла уже, поди, как жить, когда ничего не болит?

Пожалуй что и забыла. Я пытаюсь вспомнить, когда спина начала болеть совсем уж невыносимо… нет, она и раньше давала о себе знать, близнецы еще маленькие были, и я тогда сильно испугалась — работаю-то я одна, на что жить? Походила на иглоукалывание, попила лекарств, и боль ушла — так, иногда простреливало поясницу, но уколы глушили боль, и лежать было некогда. А полгода назад боль вернулась — но не прострелом, а расплавленной лавой, которую гасили только очень сильные лекарства, и с каждым разом их требовалось все больше, и перерыв между ними становился все меньше. А потом появился Марконов…