Право безумной ночи

В дверь звонят неистово и долго — но я не могу открыть. Музыка громыхает в каждом ударе сердца, стены плывут, я словно на карусели — и тошнит так, словно токсикоз начался или мармеладку съела. И звонок в дверь рвет мне мозг в клочья.

— Дэн, открой, что ли, — маман объявила забастовку.

Я слышу Денькины шаги, потом щелкнул замок, слышен голос соседки — она кричит, Денька что-то ей отвечает, но все это словно сквозь вату. А потом меня вырвало, из носа хлынула кровь. Я не знаю, что со мной — возможно, Бог меня услыхал и решил не доводить до греха, забрать как есть.

— Мать, ты что?.. Дэн, брось эту суку и тащи сюда свою задницу!

Матвей пытается меня поднять, но боль в спине становится совсем невыносимой.

— Не надо… Иди к себе, сынок, я сама.

— Мам, ну ты что?

— Иди, идите оба к себе, я…

Близнецы поднимают меня, Денька вытирает лицо мокрым полотенцем.

— Мам, ну ты что это?..

— Надо «неотложку» вызвать, — Матвей испуганно смотрит на меня. — Дэн, будь с ней, я сейчас…

— Не надо. Идите оба к себе, я сама.

— Ага. Ты все сама.

Боль в спине тяжелая и густая, дышать нечем, и мир вокруг отчего-то серый и кружится.

— Едут уже, давай перенесем ее в спальню.

— Мэтт, у нее спина снова болит, как перенесем?

— Неси дачный матрац.

— Эй, ребята, вы меня слышали? Идите к себе, я в порядке.

Меня никто не слышит. Матвей кладет на пол дачный матрац, живущий у нас на балконе — все не отвезем никак. Они поднимают меня на матраце и тащат в спальню. В дверь звонят.

— Быстро приехали.

А мне уже плевать — голова кружится и снова тошнит. И кровь из носа хлещет очень противно, и все бы ничего, если б не спина, в которую словно кто-то вогнал нож и теперь ворочает его в ране.

— Гипертонический криз. — Молодой врач снимает с моего плеча черную манжету. — Ира, магнезию давай и димедрол. Вот, откройте рот, таблетку под язык.

— Обрушим ведь, Слава.

— Не обрушим, верхнее — сто восемьдесят.

Близнецы растерянно топчутся у двери.

— Что еще беспокоит?

— Поясница болит… Но это постоянно, просто сегодня сильно.

— Тяжести потаскали? Блокаду сейчас нельзя.

— И не надо.

Мир перестал кружиться, но пить хочется по-прежнему.

— Воды ей принесите, она пить хочет, — врач исподлобья смотрит на близнецов. — Два здоровых лба, а мать сумки на шестой этаж таскает?

— Доктор… не надо. Я справляюсь.

— Да я вижу, как вы справляетесь. Дышите, сейчас будет горячо.

От укола стало горячо даже кончикам пальцев.

— Вот, вода…

Какое блаженство — выпить воды.

— Значит, так. Вставать нельзя, завтра лежать, придет участковый врач.

— Но я на работе…

— Все на работе, дадим больничный.

Он не понимает, этот врач. Там, где я работаю, оправданием для неявки на работу может быть только смерть. Впрочем, я завтра собираюсь умереть — не пойду на работу. А к нотариусу надо. И к Марконову тоже. Я должна еще раз посмотреть на него. Услышать его голос. Просто побыть рядом с ним — еще раз, последний.

— Дети, идите спать.

— Идем, Дэн. Она все сама, видишь?

— Мам… Тебе надо что-то?

Мне надо перестать дышать, потому что жить больно. Но как я тебе об этом скажу, малыш? Ты еще хлебнешь горечи полной ложкой, пусть это будет твой обычный вечер — он у тебя тоже последний, надолго. Потом забудется, но не сразу.

— Там… кукла моя. Из детства.

— Ага, Ляля-пылесборник.

— Пусть там и сидит, не выбрасывайте.

— Мам, да мы и не собирались, ты чего?

— Ничего, иди спать, сынка. Идите оба, завтра в институт рано, потом на работу…

Они сильные, выплывут. Через год уже диплом, работа есть, жилье тоже. Выплывут и без меня, а мне пора. Я устала, граждане. Мне слишком больно стало жить.

2

Утро началось со звонков — шеф, видимо, оценил все прелести моего отсутствия на работе.

— Я заболела.

— Что, настолько заболели?

— Ну, если гипертонический криз накануне ночью и воспаление в пояснице — это недостаточно, тогда я увольняюсь.

— Я привезу вам документы и подожду, пока вы сделаете.

— Как скажете. Только у домофона вам придется подождать — я с трудом передвигаюсь.

— Я понял, подожду.

Видимо, идея уволить меня не кажется ему привлекательной, и я его понимаю. Ведь вместо меня ему придется нанять троих, а то и четверых — молодых, энергичных, не знающих понятия «энтузиазм» и выполняющих свои обязанности строго в рамках должностной инструкции. И они все равно не смогут делать то, что делаю для него я — вот уже скоро девять лет. Быстро же он обернулся, видимо, совсем горит.

Я подползаю к домофону, опираюсь о скамеечку в прихожей и дотягиваюсь до кнопки. Теперь еще замок открыть… Черт, голова-то как кружится, и снова кровь из носа! Гадство!

— Что…

Шеф едва не споткнулся об меня, испуганно отпрянул, выронил папку, разлетелись файлы. Бестолочь…

— Ольга Владимировна, вы… Черт побери, у вас кровь!

Я ничем не могу тебе помочь. Я и себе ничем не могу помочь — мне очень плохо, так, как никогда не было, и я совершенно ничего не могу с этим поделать. Доктор вчера выписал рецепт, но сходить за таблетками некому. Да и незачем уже, собственно. Завтрашнего дня у меня все равно не будет, так нечего и деньги на аптеку тратить, пусть детям останутся.