Право хотеть

— Ну, а я собиралась. В общем, я занималась регенерацией, у меня были хорошие наработки, оригинальный препарат и методика, успешные эксперименты, и в какой-то момент я решила, что пора уже от мышек переходить к людям. Ну, вот и результат.

Альфред затаил дыхание.

— Регенерация, знаете, оказалась очень даже… очень даже мощная, но в комплекте с некоторыми особенностями. Кости стали очень хрупкие. Шаг ступлю — и что-нибудь ломаю. Оно, конечно, почти тут же и заживает… и снова ломается… ну и там ещё кое-что, и волосы эти вот, которые время от времени принимаются сами бурно расти… и вообще. Это все больно. Даже если палец заживает через пять минут, все равно больно. Я даже… пыталась все это… прекратить, — и тут она снова глубоко затянулась, и Альфреду, обмиравшему от сожаления и сочувствия, показалось, что дым она пустила чуть ли не из ушей на этот раз, — но оказалось, что и прекратить ничего нельзя.

Альфред замер.

— Я, понимаете ли, открыла что-то вроде эликсира бессмертия второго рода. Наверное, я буду жить ещё очень, очень, очень долго, ужасно долго. Не представляю, что может угробить это тело. Я не могу утонуть, умереть от ран, удушья или яда. Радоиактивные изотопы могу есть ложками. Не скажу, что мне при этом будет хорошо — но потом все равно я восстанавливаюсь. Только кости все равно очень хрупкие. Я когда летела сюда — пыталась даже в открытый космос выйти. Нет, не помогло, знаете, и меня ещё посадили до конца пути под арест, потому что я разгерметизировала целый отсек. Ну вот, а вы говорите — изменить путь моей жизни… Поздно уже, мальчик мой, и ваша, как это вы выразились, «королева» — она ни жива, ни мертва.

— Но я могу выбрать и такую королеву, — сказал Альфред. — Просто мне кажется, что другой у меня сейчас нет. И я… очень бы хотел что-нибудь сделать для вас. Полезное.

— Вы слишком пылкий, — сказала Лусия Мендес, гася сигарету о каменную столешницу. — Монарху и вору нельзя быть пылким. К тому же, вы зря тратите цветы своей селезенки — если бы был способ мне помочь, я бы его уже нашла.

— А искали?

Лусия искоса поглядела на него.

— Вы ещё и цепкий. По правде говоря, нет. Некогда. Невозможно что-то искать, когда девять десятых сил уходит на постоянную гибель и восстановление. Поэтому средства от бессмертия нет, поэтому я здесь — далеко от всех, кто мог бы ещё подбавить боли… или кому я бы могла сделать ещё больнее. Ну, ладно, идите спать, скоро будет новый день, а там свои заботы.

В «Поисковой службе „Горшок“» Альфред прожил ещё два дня — пока Жрица, то есть Трини, то есть Лусия обдумывала план проникновения с премудрым Нидисом и обсуждала его с хитроумным Нгатаботом. Будущий Чакравартин освоился, бегал в едальню «Нгаста» за обедами для себя и Жрицы и однажды — в хозяйственный магазин за инсектицидом, которым, по прихоти метаболизма, вынужден был поддерживать свои силы советник Нгатабот. На Лямбде советник пребывал в изгнании, но весьма странном — примерно две трети его сущности оставались на родной планете, в мире пяти измерений, а изгнанная часть представляла собой проекцию оставшейся доли (включавшей и сознание) на трехмерность привычного Альфреду мира. Вид этой проекции изменялся в соответствии с изменением положения пятимерной родины советника относительно нашей Вселенной и зависел, к тому же, от взаимного сочетания шести спутников родной Нгатаботовой планеты, так что он и сам далеко не всегда и только весьма приблизительно мог представлять, каким будет его следующее воплощение и когда оно наступит. В этом, собственно, и состояло наказание, а заслужил его советник чрезмерной любовью к интригам на службе у нескольких работодателей одновременно. Претерпев из-за хитрости советника чудовищные убытки, противоборствующие стороны объединись, и вот — бездыханные две трети там, а не знающий покоя остаток — здесь… Добродушия Нгатаботу это, конечно, не прибавляло, и его печальную историю Альфреду рассказала Лусия.

В остальное время, не имея хозяйственных забот, Альфред медитировал, выполнял упражнения в концентрации и пытался понять, как это Лусия общается с Нидисом — сам-то он, напрягая даже тончайший внутренний слух, различал лишь бульканье и переливчатые звуки. Жрица объяснила, что мельчайшая часть Нидиса живет прямо в ней, но она не рекомендует вот просто так пускать в себя распределенное создание наподобие миксомицета.

— Мне-то что, — сказала она, — вы мои обстоятельства знаете, мне ничего повредить не может, а поговорить с ним приятно, он добрый мудрец, он меня и спас, и приютил, а потом уже к нам советник прибился, отчего наша контора и называется «Горшок».

— Не вижу связи.

— Это у них там, среди пятимерцев, есть такая история, про то, как трижды пятнадцать витязей разных родов, полов и видов поселились все в старом горшке… сказка, что ли? Я там сути и смысла так и не поняла, хотя советник объяснял.

— У нас на земле тоже такая сказка есть. Про то, как звери в вязаной такой…рукавице жили, кажется. И чуть ли там у них не медведь поместился. Но про горшок, это, конечно, очень уж…пятимерно.