Право на легенду

— Есть очень странный и очень мудрый закон, — продолжал Горин. — Его впервые сформулировал Эйнштейн, знаменитый физик, может быть, вы о нем слышали. Так вот, он как-то сказал, что все открытия, даже не очень большие, делают в основном люди, которые еще не знают, что этих открытий сделать нельзя. Понимаете? Назовем это инерцией мысли или назовем это преклонением перед авторитетами — как хотите, суть от этого не изменится. Вы только что подумали, должно быть, что я либо умом тронулся, либо шучу не очень остроумно. Так ведь? Кто же таким резцом режет? Никто. Потому что этого делать нельзя. А? Нельзя ведь, правда?.

— Да вроде…

— Вот! Нельзя, и баста! А вы откуда знаете? Из опыта? Лобачевский тоже знал, что параллельные линии не пересекаются, а они, изволите ли видеть, пересекаются. И когда он это, вопреки опыту, понял и доказал, он создал новую, принципиально новую геометрию, которая, если бы уж на то пошло, стала новым математическим мировоззрением! Опыт…

Горин вдруг помолодел лет на десять. Что-то спортивное, пружинистое обрисовалось в его неимоверно худущем облике, глаза стали холодно-настороженными, пальцы нервно забарабанили по столу.

— Ну? Вы согласны попробовать? Этот резец, который, кстати, изобрел не я, а совсем другой человек, режет цементированную сталь, как масло. Или почти, как масло. Вы согласны, Петр Семенович? Или вам некогда? Или вы просто-напросто не хотите в эту сомнительную авантюру ввязываться? Так вам ничего не грозит, мы же не плановое задание в стружку переводить будем, мы сперва на чем-нибудь другом попробуем. Ну? Или вам надо подумать?

— Валентин Ильич, — сказал Жернаков. — Ну, зачем вы так? Грозит, не грозит… Конечно, будем пробовать. Даже интересно. Только я что-то не понял про параллельные линии, разве они могут пересекаться?

— Параллельные? — переспросил Горин. — Откровенно говоря, я сам очень туманно себе это представляю, но математика утверждает. Неэвклидова геометрия Лобачевского… — Он смешно поморщился, лицо снова сделалось прежним, усталым и добродушно-интеллигентным. — У меня, Петр Семенович, два высших образования, и оба технические. Но есть вещи, в которых я по-прежнему чувствую себя неуверенно. Говорят, что, когда Эйнштейн опубликовал свою теорию относительности, в мире нашлось всего несколько человек, которые смогли разобраться в его работе. А мы давайте, по мере отпущенных нам сил и возможностей, следовать совету Эйнштейна на своем, так сказать, уровне.

Они быстро допили чай и пошли в цех. Жернаков закрепил резец, взял у Горина ролик — это был старый, бракованный ролик, трижды точеный-переточеный, зажал его в патроне и вопросительно посмотрел на Горина.

— Какую подачу дадим? Начнем на самой малой?

— Минуточку, Петр Семенович. — Горин мягко, но решительно отстранил его от станка. — Вы уж меня извините, я сам начну. Как-то, знаете, надежней.

В другое время Жернаков бы обиделся. Он вообще-то не очень верил в то, что инженер — будь он хоть трижды академик — может делать их токарную работу по всей форме: так, покрасоваться разве у станка, показать, что сами, мол, с усами, а дай ему настоящий заказ…

Но сейчас он об этом не думал, потому что все, что делал Горин, было именно то самое, что делал бы и он, и сверх того Горин делал то, чего Жернаков еще никогда не делал.

Горин поставил на обработку сверхпрочной детали подачу, на которой обычно обрабатывали мягкую или, в лучшем случае, среднюю сталь, включил станок и стал осторожно подводить резец к ролику. Жернакову хотелось зажмуриться, потому что весь его опыт говорил: сейчас эта тупорылая железяка коснется металла, вспыхнет синий, как от папиросы дым, резец, повизгивая от натуги, пойдет буро-фиолетовыми разводами и сломается, а деталь останется такой же, как и была.

Но зажмуриться он не успел. Резец спокойно вошел в металл и стал снимать с ролика стружку. Горин выключил станок, увеличил подачу вдвое и снова пустил. Резец по-прежнему шел легко и плавно, как будто ролик был из цинка или алюминия.

Через пять минут Горин держал еще горячую деталь в руках и улыбался.

— Ну, — сказал он, — убедились, Фома неверующий? Теперь становитесь к станку. Будем работать.

К середине ночи, когда вся партия роликов была аккуратно уложена в ящик, укрыта промасленной бумагой, Горин быстро посчитал что-то в тетрадке, и оказалось, что скорость обработки с применением нового резца возросла в шесть раз.

— Вчера бы я в это не поверил, — сказал Жернаков. — Да и сейчас как-то не очень верю. Это что же получается? Резец такой сделать, как я понимаю, дело нехитрое. Так? Значит, можно всю токарную службу завода на скоростное резание перевести?

— Резец — дело нехитрое… — рассеянно повторил Горин, снова что-то черкая у себя в блокноте. — Как вы сказали? Нехитрое? Как раз в резце, Петр Семенович, все и кроется. Да вот, давайте глянем. Я уже насмотрелся, к сожалению.