Право на месть

Но все же мама сделала мне классные подарки. Айпад-мини и герметичный плейер МР3, гораздо более дорогой, чем тот, что я хотела. И ожерелье от Мэрилин мне тоже нравится – толстый серебряный завиток с темно-фиолетовым стеклышком посредине. Оно такое массивное, классное и идеально мне походит. Иногда мне хочется, чтобы мама больше походила на Мэрилин. С ней легко и весело. Если бы характер у мамы был полегче, я бы непременно говорила с ней обо всем. Нет, не обо всем, думаю я, стараясь не нестись по дорожке к дому. Но кое о чем. Об этом я бы не смогла с ней говорить. Она бы рехнулась.

«Хочешь сегодня поболтать, новорожденная? У меня будет часик свободный, если ты там не развлекаешься». Послание в «Фейсбуке» пришло, перед тем как нам подали пудинг, когда я проверяла мой телефон в туалете. Я ответила, что поспешу изо всех сил домой, пусть, пожалуйста, подождет. Я не понимала, какой приставучей выгляжу я, отправляя это послание, потому что в нем явственно слышится отчаяние, и меня беспокоит, не превращаюсь ли я в свою мамочку. Но бог ты мой, почему люди не могут установить мессенджер себе на телефон? Будто данные обо всех и без того так или иначе не витают в воздухе. Все, кому меньше двадцати пяти, примирились с этим. Только взрослые думают, будто это кого-то волнует. Какой смысл иметь месседж-сервис, если он у тебя только на стационарном компьютере?

Иной уровень приватности.

Эта мысль червем вползает в мою голову. Такого рода приватность требуется тебе, когда ты хочешь скрыть что-то от самых близких. Может быть, от жены? Не знаю, какие у него причины, но именно соображения о такого рода приватности заставили меня отключить оповещение.

У всех свои тайны.

Я начинаю понимать, что, может, тайны – это здорово.

Я стараюсь не выглядеть разочарованной, когда двадцать минут спустя спускаюсь попить. Наш разговор продолжался недолго, и все его ответы были короткими. Он был какой-то рассеянный и толком не отвечал на мои вопросы. Я не хочу быть расстроенной – мы ведь все же пообщались, – но думаю, что я разочарована. Теперь мой «Ватсап» заполнил Кортни. Но я знаю, чего ему надо. Забавно, как он меня уже слегка достает этим. Несколько недель назад я была бы счастлива оттого, что он не дает мне покоя, ведь от этого чувствуешь себя хорошенькой и сексуальной. А теперь Кортни просто еще один повод для раздражения.

Я беззвучно спускаюсь в носках по лестнице, а когда сворачиваю к кухне, останавливаюсь. Там стоит мама. Она у кухонного стола, смотрит в никуда, и она так напряжена, что я понимаю: все плохо. Все это выглядит очень странно, и я не знаю почему, но сердце у меня бешено колотится и живот сводит. Через секунду она достает из сумки маленькую бутылку шипучки, которую ей дала Мэрилин, откручивает колпачок и пьет прямо из горлышка.

Я замираю на месте, растерянная и встревоженная. Неужели это из-за меня? Из-за того, что я такая стерва с ней? Я медлю в коридоре, не зная, что делать. Спросить у нее, что случилось? Я снова чувствую себя маленькой. Я собираюсь подойти к ней, но что-то меня сдерживает. Мама стоит как-то не так – неподвижно, и от этого мне кажется, что я подглядываю за ней. Вижу то, что не должна видеть. Не проходит ли трещина в наших отношениях? Нет ли у нее тайн, которыми она не делится со мной? Мне в это трудно поверить. Она открытая книга, моя мама.

Но меня это тревожит. В этих маленьких бутылочках вина не больше бокала, но кто же пьет из горлышка? Что может заставить человека выпить бутылку одним глотком? В конце концов, когда все сжалось внутри меня, я на цыпочках возвращаюсь к себе. Проживу и без чашки чая.

6

Лиза

За окном беспробудная темень, пока даже ни намека на утешительный рассвет, но я сижу без сна, подтянув колени к подбородку и глядя в черноту ночи, внутри меня все сжалось. Это был не Кролик Питер[4]. Я знаю. Кролика Питера давно нет. Не мог он быть тем Кроликом Питером, но мне хочется бежать к мусорным бачкам в конце дороги, достать его и посмотреть еще раз, чтобы знать наверняка. Я делаю глубокий вдох. Это просто совпадение.

Когда я увидела эту мягкую игрушку под дождем, печально сидевшую у калитки миссис Голдман, сердце у меня чуть не остановилось. Игрушка была грязная, мокрая, пролежала здесь, может, несколько часов, но яркие синие штанишки выделялись на фоне посеревшей белой шерстки. Это был не тот самый кролик, я сразу поняла это, когда, подавляя крик в горле, подняла его дрожащими руками, но похожий. Очень похожий. Мне захотелось прижать его к груди и завыть, но тут дверь открылась, появилась миссис Голдман, и я, напустив на лицо выражение праздного любопытства, спросила, не знает ли она, чье это. Она, конечно, ничего не знала. Слышит старушка плоховато, а дни проводит перед телевизором, а не перед окном.