Право на одиночество

Ника Соболева Право на одиночество

Каждое утро я ловлю рассвет. Я ставлю будильник на то время, когда встаёт солнце. Просыпаюсь, беру фотоаппарат и фотографирую вид за окном.

Я делаю так уже три года — с тех пор, как умерли мои родители. То ноябрьское утро — первое моё утро без них — было необычайно ярким. Я больше не припомню ни одного такого же яркого ноябрьского утра. Они все были, как на подбор, серыми.

В то утро я встала, пустая. Раздвинула шторы — а там всё было кроваво-красным. С фиолетовым отливом к земле. Я взяла фотоаппарат со стола и щелкнула.

И с тех пор это стало традицией. Я коллекционирую каждый рассвет.

Каждый день, в пять утра, собака моих соседей начинает громко гавкать. Ей абсолютно безразлично, какой сегодня день — понедельник там, или воскресенье. Её пытались отучить от этой привычки, но так и не смогли.

Потом Павел Семёнович со своим Бобиком (так я мысленно называю этого пса, хотя на самом деле его зовут Бонифаций, коротко — Бони) оглушительно хлопают входной дверью, топают по лестнице и идут гулять. В это время я обычно ещё валяюсь в постели. Мне на грудь вспрыгивает Алиса — моя кошка — и начинает тереться мордочкой о мою щеку. Потом убегает на кухню, оглядываясь на меня.

Гавканье Бобика служит Алисе сигналом, что пора завтракать. И от этого я тоже не могу её отучить. Впрочем, я и не пыталась.

В то утро всё начиналось точно так же. Гавканье Бобика, потом когти Алисы. Я сфотографировала рассвет — ничего особенного, обычный мартовский рассвет — и вновь легла спать.

Сплю я плохо. Я пробовала пить успокоительное, но от него только в туалет начала бегать, а сон лучше не стал.

Когда мне начинают сниться цветы, я понимаю, что пора вставать. Уж лучше видеть во сне какого-нибудь гигантского спрута, чем цветы — так я считаю. Все эти розы, красные гвоздики, лилии…

Так уж получилось, что мне никогда не дарили цветов. Никогда — до смерти моих родителей.

Итак, я встала и отправилась на кухню.

Многие из моих знакомых любят повторять «Я — человек самостоятельный». Я тоже так говорила когда-то. А потом вдруг обнаружила, что холодильник у нас не самонаполняющийся, и в него надо покупать продукты. Которые портятся, если их вовремя не съешь. А ещё можно купить колбасу, но забыть купить хлеб… И такое тоже бывало. В самом начале моей одинокой жизни я никак не могла понять, сколько мне нужно колбасы, сколько — хлеба, молока и так далее.

Раньше можно было бросить: «Ой, я на работу опаздываю, ты помой за меня посуду», — и убежать. Или: «Свари мне, пожалуйста, кофе, пока я моюсь».

Но это всё ерунда… По сравнению с тишиной, которая иногда воцаряется в моей квартире.

Я терпеть не могла папиного пения в ванной. Ему от рождения медведь на ухо наступил и на этом ухе потоптался. Сейчас я бы всё отдала, чтобы ещё хоть раз услышать это устрашающее безголосое пение.

Впрочем, это всё пустое.

Завтраки у меня бывают трех видов. Завтрак первый — «совсем хреново». Состоит из чая (или кофе — это когда уж совсе-е-е-ем хреново). Завтрак второй — «жить можно». Состоит из чая и бутерброда. И завтрак третий — «нормально», самый редкий из всех. Состоит из чая, бутерброда и йогурта.

Понятия «хорошо» в моем лексиконе не существует.

А вообще, я завидую Алисе — для неё все завтраки совершенно одинаковые. Конечно, за исключением тех дней, когда я забывала купить кошачий корм, и Алисе приходилось довольствоваться сметаной. Её недовольное мяуканье преследовало меня потом в мыслях весь день.

Сегодня я, пожалуй, могла сказать «нормально». Мне не снились цветы, и на душе не лежал камень.

Я подошла к календарю и оторвала очередной листок. На календаре была дата: 8 марта.

Я улыбнулась. Самый нелюбимый праздник моего отца. Каждый год он ворчал, что в праздник должно быть, что праздновать — например, День Победы или день рождения. А тут — непонятно что, какой-то международный женский день! А мама смеялась:

— Ну должен быть хоть один день в году, когда женщина имеет законное право не заниматься готовкой!

И тем не менее, она всегда готовила в этот день.

В принципе, восьмого марта никто не работает. Но этот год был исключением для нашей конторы. Две недели назад умер главный редактор, и издательство «Радуга» будто осиротело.

Есть люди, работу которых как-то не замечаешь. Кажется, есть этот человек, и ладно, а если его не будет, то ничего не изменится. А оказалось, не тут-то было — система катастрофически разваливалась, никто не работал, все только пили чай и вспоминали Михаила Юрьевича.

Я, как никто другой, понимала, что так и будет — ведь я была его помощником. И все эти годы видела, как много держится именно на нём.

Две недели вышестоящее руководство решало, что делать с освободившейся должностью. Кого назначить на место человека, руководившего редакцией, одним из самых важных отделов в структуре издательства, пятнадцать лет?

Сегодня должен был прийти новый главный редактор. И я искренне надеялась на то, что сработаюсь с этим человеком, потому что менять работу — это было последнее, чего я хотела.