Право на остров

Лео Бар очнулся от сияния. Все сияло вокруг: приплясывающие волны в заливе, стекло на приплясывающих корабликах, гребень гористого берега и белые отели вдоль набережной, катящие автомобили, две-три бутылки из-под кока-колы, валявшиеся на песке, и сам песок, и легкомысленные растрепанные облачка, и рейсовый самолет Ажаксьо — Ницца, и все бескрайнее небо, и, конечно же, источник всех сияний — Солнце. Эссеист встал с уверенностью, что и сам он сияет или, во всяком случае, сияют его глазные яблоки, скрытые под распухшими, но сияющими веками, сияет его мозг, и в сталактитовой пещере — ну, сволочи в «Монде», подождите! — гуляют солнце и озон. Он сделал несколько шагов в сторону города и увидел возвышающийся над пляжем бронзовый бюст простого и храброго человека. На постаменте было выбито: «Капитан военного флота Этьен Буззони. Погиб при испытании дирижабля в декабре 1907 года». Он смотрел на прямой нос и крепко очерченный, поднятый в спокойной, но гордой решимости подбородок с каким-то особенным, чуть ли не родственным чувством. Если верить рождественским сказкам об «Alter ego», то хотелось бы верить, что где-то в раскисшем и хнычущем тесте живет такой капитан.

Он пошел по набережной и увидел, как приближается к нему Площадь Первого Консула и базар под королевскими пальмами. Впереди по тротуару в том же направлении, пощелкивая сабо, шла мадам Флоранс. Она толкала перед собой пребольшущую коляску с двумя младенцами-близнецами и, кроме того, она вела за поводки четырех собак — огромного Атоса, у которого все время с перепугу чуть подкашивались ноги, храбрейшее, хотя и порочное существо, карликового пинчера Додо, избалованного дитятю-пикинеза Чарльза Дарвина и сварливую спаниельшу Джульетту. Не торопясь обгонять это чудесное видение женщины с двумя близнецами и четырьмя собаками, Лео Бар дошел вместе с ними до рынка, где мадам Флоранс стала покупать артишоки, авокадо, кольраби и складывать покупки в коляску к ножкам близнецов, которые тем временем тихо бубукали, сияя очами.

— Мадам Флоранс! — позвал он ее тихо.

— Месье? — она обернулась и оказалась отнюдь не его вчерашней знакомой, но кем-то другим.

«Похожая, но другая», — ликуя, сообразил эссеист. Собаки, все четыре, тоже смотрели на него. Похожие, но другие! Какое диво!

— Простите, мадам! Доброе утро!

Он поклонился и решительно направился к ближайшему «Ажанси де вояж», то есть «Агентству путешествий». Он приближался к нему и все отчетливей видел свое отражение в зеркале витрины. Несмотря на синяки под глазами и общую опухлость лица, он был похож сам на себя. Как славно быть самим собой или похожим на себя. Как славно заниматься своим делом, ну вот хотя бы писать книжки, как — ха-ха-ха — славно, в самом деле, вот именно писать эссе и слегка дурачить своих товарищей по жизни, людей и животных, ибо ведь и животные пользуются книжками, хотя и не умеют читать, как славно нагонять тоску и мрак на читателей, хотя бы для того, чтобы они отбрасывали твои книжки и после ласкали друг друга или своих животных, шли на базар, покупали артишоки или, в конце концов, отправлялись в путешествия из столиц на острова и обратно, ведь в самом деле есть в мире еще кое-что, кроме мрачных пустот литературы.

— Простите за столь дикое завершение сюжета, но не могу ли я у вас заказать авиационный билет с транзитом чрезвычайной сложности? — спросил Лео Бар в агентстве у клерка-корсиканца. — Предположим, Корсика — Лондон — Москва — Сингапур — Нью-Йорк — Варшава — Исландия — Рим — Корсика?

— Транзиты любой сложности, месье, — любезно улыбнулся скромный маленький Бонапарт.

1981