Право на поединок

Когда сделка была должным образом завершена и маленький кувшин саккаремского вина, поданного по такому случаю, опустел, мастер Улойхо попросил Волкодава проводить гостей до ворот. Обязанности венна состояли в том, чтобы находиться при госпоже в присутствии чужих людей; просьба ювелира им не противоречила и была Волкодаву совсем не в тягость. Он прошёл с торговцем и его слугой через весь дом, радуясь, что выбрался наконец из «шкатулки».

– Мой добрый друг Улойхо никогда раньше не держал охраны, – неожиданно сказал ему продавец самоцветов. – Да и зачем она ему, если подумать? Не хотел бы я оказаться на месте вора, которому вздумается ограбить его!…

В хозяйские дела Волкодав предпочитал не лезть и потому промолчал, но отвязаться от сегвана оказалось непросто. Уроженец Островов был словоохотлив, как все купцы. К тому же доброе вино приятно грело его изнутри, и он только что заключил сделку, которую почитал необыкновенно выгодной.

– Зачем Улойхо нанял тебя? – снова обратился он к венну. – Неужели Кей-Сонмор от него отступился?…

Волкодав подумал о том, что проводы гостей были всё-таки работой для слуг, а не для телохранителя. Мог бы и отказаться. Небось не помер бы, проведя ещё некоторое время под сводами рукотворной пещеры. Однако сделанного не воротишь, и, поскольку отмолчаться не удавалось (последнее дело – обижать вошедшего в дом), он сказал:

– Супруга мастера приехала из далёкой страны и ещё не освоилась. Господин нанял меня, чтобы ей было спокойней.

Торговец окинул рослого крепкого венна оценивающим взглядом, глаза его задорно блеснули. Возможно, он подумал о том, что горбатый калека сотворил изрядную глупость, приставив к красавице-жене мужчину не чета себе самому. Но многоопытный сегван был всё-таки скорее трезв, нежели пьян, и счёл за благо оставить свои соображения при себе.

Его слуге вина не досталось совсем, но не досталось и хозяйского здравомыслия.

– Так ты, стало быть, всё время при ней?… – жадно поинтересовался он, подходя к калитке по садовой дорожке. – И ночью и днём?…

Мысленно Волкодав проклял свой слишком длинный язык, но вслух ничего не ответил. Купец с явным неудовольствием оглянулся на своего человека. Молодого парня жгло неутолённое любопытство. Он достаточно потёрся в богатых домах и успел уяснить, что слуга со слугой договорится всегда. И мало кто упустит случай посплетничать о господах. Он еле дождался, чтобы хозяин шагнул на улицу. Переложил из руки в руку мешочек с купленными зерцалами и, повернувшись к венну, спросил напрямую:

– Ну ты как, спал уже с ней?… И что она в…

…Люди полагают: пощёчина, даже нанесённая во всю силу и от души, уязвляет скорее гордость, нежели тело. Вот тут они ошибаются. Позже Волкодав не находил себе оправданий – достойному ученику Матери Кендарат следовало бы вести себя по-другому. К примеру, срезать паскудника безошибочным словом. Таким, чтобы сразу пропало желание впредь распускать поганый язык. Он даже, хотя и с трудом, придумал подходящий ответ. Придумал – и понял, что лучше всего было просто промолчать, оставив пакостные речи висеть в воздухе. Над головой у произнёсшего их. Но всё это потом. А в тот миг Волкодав сделал худшее, что можно было сделать. Крутанулся навстречу и влепил молодому сегвану хорошую веннскую оплеуху. Иначе именуемую «опрокинутой лодкой» за форму ладони с пальцами, слегка согнутыми и сжатыми вместе.

Слуга торговца был никак не хлипче самого Волкодава, но «опрокинутая лодка» сшибает с ног даже тех, кого не вдруг проймёшь кулаком. Человеку попросту кажется, что ему вдребезги разнесли голову. Или по крайней мере вколотили в неё гвоздь. Жестокая боль вонзается в самые недра мозга, лишая способности нацелить взгляд, отнимая чувство верха и низа. Лицо сегвана некрасиво обмякло, точно у пьяного или спящего, глаза поплыли в разные стороны, он начал валиться.

Волкодав увидел, как раскрылась его ладонь, как вылетел из неё кожаный мешочек с драгоценной покупкой и стал, переворачиваясь в воздухе, падать на пыльный плоский камень, отграничивавший садовую дорожку от уличной мостовой…

Глядя на падающий мешочек, Волкодав запоздало одумался и остыл. Нажив полную бороду седины, он по-прежнему то и дело срывался, как неразумный юнец. Он увидел собственную ладонь, успевшую нырнуть между мешочком и камнем. Крупные, тяжёлые стёкла глухо стукнули друг о друга сквозь ткань, которой их заботливо обернули как раз для такого случая. С камнем ни одно из них не соприкоснулось, и у венна чуть-чуть отлегло от сердца. Содеянное всё же не оказалось непоправимым.