Право на поединок

Он уже знал, что никакой Бенкендорф не спасет его, если у него самого не хватит решимости и твердости.

Он знал, что его поединок с Уваровым — судебный поединок. И он, Пушкин, — боец, выставленный всеми казненными, сосланными, погубленными, последний боец дворянского авангарда, а потому — последняя надежда России. И от того, как он закончит этот поединок — живой или мертвый, не в этом дело, — зависит слишком многое…

Судебный поединок.

«…Есть, есть божий суд, наперсники разврата», — скажет над его могилой молодой гвардеец, увидевший поединок на Черной речке выше и глубже, чем даже и близкие и мудрые друзья убитого, увидевшие в те дни больше, чем раньше, — но на уровне бытовой драмы…

Бесы крупные и мелкие, или Прорыв из тьмы

Поручаю себя правде божией и прошу поля.

Формула судебного поединка

 Через год после смерти Пушкина праздновали юбилей Ивана Андреевича Крылова. Все речи, произнесенные за праздничным столом, опубликованы были в Журнале министерства народного просвещения. Все — кроме речи Василия Андреевича Жуковского. Вместо нее значилось: «Третий тост был предложен В. А. Жуковским за славу и благоденствие России и за успехи русской словесности. Певец отечественной славы и один из первых учредителей праздника приветствовал Крылова речью, в которой с глубоким выражением чувства, отличительным преимуществом своего прекрасного гения, он был изъяснителем народной благодарности к любимому русскому баснописцу. Рукоплескания несколько раз прерывали речь В. А. Жуковского».

Сама же речь напечатана была в специальном дополнении — к изумлению читателей…

Греч в мемуарах эту странность объяснил: «Жуковский по случаю юбилея чуть не рассорился с Уваровым. В речи своей на юбилее Жуковский упомянул с теплым участием о Пушкине, которого Уваров ненавидел за стихи его на выздоровление графа Шереметева. Уваров приказал подать к себе из цензуры, в рукописи, все статьи о юбилее Крылова и исключил из них слова Жуковского о Пушкине. Жуковский жестоко вознегодовал на это и настоял на том, чтобы речь его (не помню где именно) была напечатана вполне».

Мемуарист несколько запамятовал — речь сперва вообще не была напечатана. Речь первого — теперь уже снова — русского поэта, воспитателя наследника, была изъята Уваровым из-за нескольких слов о мертвом Пушкине.

1 февраля тридцать седьмого года Александр Тургенев увидел Уварова на отпевании тела Пушкина. И подумал: «Смерть — примиритель». И страшно ошибся. Сергий Семенович пришел посмотреть на поверженного врага. Ни тени сожаления, раскаяния, милосердия к павшему не появилось в его душе.

Накануне Никитенко записал: «Сегодня был у министра. Он очень занят укрощением громких воплей по случаю смерти Пушкина. Он, между прочим, недоволен пышною похвалою, напечатанною в „Литературных Прибавлениях к Русскому Инвалиду“.

Итак, Уваров и мертвому Пушкину не может простить „Выздоровления Лукулла“.

Сию минуту получил предписание председателя цензурного комитета не позволять ничего печатать о Пушкине, не представив сначала статьи ему или министру».

И на следующий день: «В университете получено строгое предписание, чтоб профессора не отлучались от своих кафедр, и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю свое прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юношеству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему».

Овцы уваровского стада не должны были окунаться в атмосферу сочувствия погибшему врагу уваровщины. Сергий Семенович знал, что делал.

И здесь он совершенно сошелся с Бенкендорфом…

Те, кто наблюдал эти пароксизмы ненависти к покойному, не сомневались, что корень в «Выздоровлении Лукулла». И поражались злопамятности министра.

А корень был глубже. Избавившись наконец от Пушкина — оттесненной, ограниченной в своих действиях, но еще грозной силы, — Сергий Семенович не мог допустить, чтобы посмертная слава и сострадание раздули притушенный было огонь пушкинского воздействия на публику.

Министр действовал более как министр, чем как злопамятный человек. Отец уваровщины защищал свое детище, которому Пушкин-мученик казался еще страшнее, чем Пушкин-проповедник. Сергий Семенович был умен.

Сразу после смерти Пушкина те, кто вчера не желал слышать о нем, стали бешено раскупать его сочинения. (Правда, длилось это недолго.)

Но с этим министр надеялся справиться.