Право на поединок

Он выпускал один за другим труды по античности. (Правда, злые языки говорили, что он слишком внимательно читает сочинения европейских эллинистов.) Наконец, он решил проявить себя в жизни общественной и стал инициатором создания знаменитого «Арзамаса», в который входили Жуковский, Николай и Александр Тургеневы, Вяземский, Денис Давыдов, Михаил Орлов, молодой Пушкин… В его доме, на собраниях общества, произносились речи далеко не верноподданные. Он вместе с Блудовым, будущим министром внутренних дел, избран был издателем арзамасского журнала, в котором должны были появиться политические статьи Орлова, тогда уже участника тайных обществ. Журнал не состоялся, но в том ли дело, — Уваров принят был как свой вольнодумцами литературными и политическими. Правда, и время было либеральное.

За арзамасским столом и состоялось настоящее знакомство Уварова и Пушкина. Знакомство литературных единомышленников…

Постепенно впечатление от странного брака сглаживалось. Он старался не напрасно. Его усилия — и в самом деле плодотворные — вызывали восхищение. Батюшков воспевал его:

От древней Спарты и Афин,
От гордых памятников Рима
До стен Пальмиры и Солима,
Умом ты мира гражданин.
Тебе легко: ты награжден,
Благословен, взлелеян Фебом,
Под сумрачным родился небом,
Но будто в Аттике рожден.

Ему становилось легко.

Его высоко ценил такой, не склонный к иллюзиям, человек, как Сперанский. Они сошлись еще в 1810 году, когда Сергий Семенович вернулся из-за границы. Тогда, по вызову Сперанского, в Петербург приехал известный в Европе и в России масонский деятель Фесслер. Он не был мистиком. Напротив, он старался реформировать масонство на рационалистической основе. Враждебные современники обвиняли его в ереси, в отрицании божественной сущности Христа. Сперанский, находившийся тогда на вершине карьеры, сильный поддержкой Александра, мечтавший перестроить российскую общественную и государственную жизнь, вызвал Фесслера с далеко идущими намерениями. Он надеялся вовлечь русское духовенство в новое фесслеровское масонство с целью его воспитания и просвещения.

Чуткий Уваров, разумеется, не остался в стороне от нового движения, за которым виделось большое будущее. Вместе с Александром Тургеневым он вступил в организованную Фесслером ложу. Дело вскоре рухнуло. Но Сперанский сохранил надолго симпатию и уважение к молодому интеллектуалу, которого считал «первым русским образованным человеком». Пересуды о женитьбе и карьере Уварова вряд ли дошли до него в тот момент — слишком был он занят подготовкой великих реформ, а вскоре отправился в ссылку.

Уже в 1819 году он писал дочери из Иркутска: «Язык словенский в последнее время много потерпел от того, что вздумал защищать его человек добрый, но писатель весьма посредственный (Шишков. — Я. Г.). Для чего Карамзин, Уваров, Жуковский не принялись за сие дело?» Для Сперанского литератор Уваров стоял в одном ряду с Карамзиным и Жуковским…

В 1818 году, тридцати двух лет от роду, Уваров был назначен президентом Академии наук. И в том же году на торжественном собрании Главного педагогического института он произнес речь, за которую, как желчно пошутил Греч, он впоследствии сам себя посадил бы в крепость.

Бегло, но живо и умно окинув взглядом мировую историю, президент сказал преподавателям и студентам: «Политическая свобода не есть состояние мечтательного благополучия, до которого бы можно было достигнуть без трудов. Политическая свобода, по словам знаменитого оратора нашего века (лорда Ерскина), есть последний и прекраснейший дар бога; но сей дар приобретается медленно, сохраняется неусыпною твердостию; он сопряжен с большими жертвами, с большими утратами. В опасностях, в бурях, сопровождающих политическую свободу, находится вернейший признак всех великих и полезных явлений одушевленного и бездушного мира, и мы должны по совету того же оратора или же страшиться опасностей, или же вовсе отказаться от сих великолепных даров природы. Естественный ход политической свободы, видимый в истории Европы, удостоверяет нас в сей истине».

Затем, напомнив восторженным слушателям о тернистости пути человеческого разума, вожатого в поисках политической свободы, Сергий Семенович воскликнул: «Но успокойтесь! — Факел не может погаснуть; он бессмертен, как душа человеческая, как вечное правосудие, как истина и добродетель».

Как конечную цель политических исканий Европы он назвал английскую конституцию, а стремление царей прошлого к самовластию вызывало его возмущение.

Это речь собеседника Николая Тургенева и Михаила Орлова.

И звездный час Уварова-либерала.