Право на поединок

«На кого он полагается? — думал Михаил Федорович, слушая гостя. — Кто станет ратоборствовать с ним заодно?»

— Ты останешься один, — сказал он вслух. — Недостаток людей — вот наше несчастие. Я еще из Киева писал — тебе ли, Раевскому ли Александру, что, мол, найдись у нас десять человек истинно благомыслящих и отважных, — все приняло бы другой вид, И сейчас тебе то же повторю.

— Отчего ж, — отозвался Киселев и неприязненно посмотрел в сторону, — нашлись тогда, в декабре, люди — и что? Много пользы? И мы с тобою — спасибо им! — по краю прошли…

— Мы с тобою… — без выражения повторил Орлов и тяжело покивал могучей головой.

— Мы с тобою, да, — Киселев к нему наклонился. — Мы оба не действовали, но сколько знали… Судьба!.. И как мне жаль, что ты дал себя замарать так безрассудно. Мы сегодня вместе были бы — и кто тогда против нас?.. Крайности покойного Пестеля и ныне отвергаю, а что было положительного — и теперь с нами. Быть может, господь меня для того и сохранил, чтоб все мечтания наши — положительные мечтания — стали делом. Ты хорошо помнишь, видать, старые письма, да и я — недурно. Я тебе в Киев писал, что ты себя к великому определяешь, а я — к положительному. И ты — не успеешь, а я — успею.

— Нет, — сказал Орлов, — нет. Поздно. Ты свою фортуну упустил тогда. Промедлили, проспорили, проболтали… Поздно. Не наше время. И не твое.

Киселев смотрел на него с жалостью.

— Мне десятерых и не надо, — он встал. — В России десятерых в таком деле не надо. Один надобен. Он есть. Ты государя не знаешь. Ты не понял…

— Я-то понял, — сказал Орлов, глядя на него из-под широкого выпуклого лба снизу вверх. — И мне тебя жаль… И до смерти жаль Россию.

Киселев уехал в Петербург, куда его торопили Алексей Орлов и Бенкендорф, уверенный, что переупрямил и перехитрил всех. Михаил Федорович остался — мучительно томиться и делать вид, что он доволен жизнью.

Кто хотел видеть, видел его муку. «Тогда он был еще красавец: „чело, как череп голый“, античная голова, оживленные черты и высокий рост придавали ему истинно что-то мощное. Именно с такой наружностью можно увлекать людей… Снедаемый самолюбием и жаждой деятельности, он был похож на льва, сидящего в клетке и не смевшего даже рычать». Так писал Герцен, знавший его в те годы и любивший.

А совсем неподалеку так же смертельно томился другой гигант — опальный Ермолов.

Самый популярный военачальник после смерти Багратиона и Кутузова, человек с тираноборческими идеями в молодости и либеральными в период правления Кавказом, с неограниченным честолюбием и не менее, чем у Орлова, поражающей внешностью — «голова тигра на геркулесовском торсе», как сказал Пушкин, — он был удален Александром из Петербурга с неменьшим основанием, чем Орлов. У императора были все основания опасаться его популярности…

Ростовцев в письме Николаю 12 декабря двадцать пятого года предупреждал, что Ермолов наверняка будет против его воцарения. И Николай свято поверил. А в Петербурге после подавления мятежа ждали — кто с ужасом, кто с надеждой, — не двинет ли Ермолов свой корпус на столицу…

Как только представилась возможность, молодой император отстранил Ермолова от командования, но еще несколько лет демонстративно оказывал ему знаки внимания.

Но Ермолов не обольщался. Он терпеть не мог Николая и не верил ему.

А Николай не верил Ермолову. И не собирался его снова выдвигать и давать ему в руки воинскую силу. И Ермолов это понимал.

На толки о его новом назначении он отвечал, что считает для себя подходящим более всего место московского митрополита…

В начале тридцатых годов Александр Булгаков встретил опального героя у общих друзей в подмосковной деревне: «Потолстел очень, весь седой, обедал, сидел до вечера и отправился обратно в тележке один-одинешенек…»

Из плеяды, на которую уповали декабристы, остался в действии генерал Киселев.

Поединок с Уваровым (1)

…Я не премину обращать особенное внимание на тех… кои по успехам, благонравию, скромности и покорности к начальникам окажутся достойными.

Уваров

Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще).

Пушкин

 Сергия Семеновича ни в коей мере не удовлетворяло второе место. Он не собирался долго оставаться товарищем министра. Он должен был стать министром. Причем министром с неограниченными правами в своей сфере. А потому следующий шаг надо было продумать тщательно — чтоб он оказался действенным и безошибочным.

Устранение своего нынешнего патрона, князя Ливена, и собственное возвышение Уваров рассчитывал, как математик, — обстоятельства внешние, собственные поступки, время действий. Это была диспозиция генерального сражения.

Очевидно, он консультировался и согласовывал свои действия с Бенкендорфом.

Целью главного удара он избрал Московский университет.