Право на рождение. Дилогия (ЛП)

Я надела новые резиновые перчатки и начала изучать доставшиеся мне зубы. Они были маленькие, белые, без пломб, а на правом коренном зубе можно было различить слабые следы ассиметричного износа, словно их хозяин скрипел зубами во сне. Зубы были небольшие, изящные, — не детские, скорее, женские. Я записала на доске: «Богатая. Молодая. Боковое давление. Женщина?»

Словно описывала саму себя.

Доктор Лау дотронулась до моего плеча:

— Хорошая новость — мы нашли для тебя партнера, Анни.

Это был Вин. Мистер «я слишком умен для своего класса» перешел на второй курс криминалистики.

— Часто же мы с тобой сталкиваемся, — сказал он.

— Ну, это маленькая школа, — ответила я и показала ему экран моей доски. — Я далеко не продвинулась. Предпочитаю сначала подумать.

— Звучит разумно, — согласился он. Он надел перчатки (такое поведение мне всегда нравилось в партнерах по лабораторным исследованиям), затем указал на обратную сторону нижних зубов. — Посмотри, тут эмаль повреждена.

Я наклонилась над лотком — обратную сторону я еще не исследовала.

— Похоже, ее часто рвало.

— Может быть, она была больна, — сказал он.

— Или делала это намеренно.

— Похоже на то, — кивнул он и наклонил голову так низко, что почти коснулся лицом зубов. — Ты была права, Аня. Наша девочка сознательно вызывала рвоту.

Я улыбнулась ему.

— На лотке лежит вся история ее жизни и ждет, когда мы ее прочтем.

Он согласился:

— Когда думаешь об этом, становится грустно, но в этом есть что-то красивое.

Слова звучали странно, но я понимала, что он имел в виду. Все эти зубы когда-то принадлежали настоящим, живым людям. Они разговаривали, улыбались, ели, пели песни, ругались и молились. Они чистили зубы щеткой и зубной нитью и в конце концов умерли. На уроках английской литературы мы читали стихи о смерти, но вот тут, прямо передо мной, также была поэма о смерти. Только эта смерть не была выдуманной. Я сталкивалась со смертью, и стихи ничем мне не помогли. Слова ничего не значат — значат улики.

Было всего восемь утра — слишком рано для таких умных мыслей. Но это-то мне и нравилось в криминалистике.

Хотелось бы мне знать, был ли Вин свидетелем смерти кого-нибудь дорогого для него.

Прозвенел звонок. Вин аккуратно положил зубы обратно и пометил лоток куском скотча, на котором написал: «Баланчина — Делакруа. Не трогать!!!» Я запихнула доску в сумку.

— Увидимся на обеде, — сказал он.

— Ты узнаешь меня по сетке для волос, — ответила я.

Факультативным курсом для физического развития у меня было «мастерское фехтование» (оно шло четвертым уроком). «Мастерское» относилось скорее не к моему умению фехтовать, но к тому, что я отходила два предыдущих года. Само по себе оно казалось довольно смешным. Даже несмотря на все мое «мастерство», если бы я вдруг оказалась в смертельной опасности, я не прибегла бы к фехтовальным премудростям. Я бы использовала огнестрельное оружие.

Я фехтовала в паре со Скарлет; мы двигались одинаково неуклюже, хотя ей очень шел фехтовальный костюм. Единственное, на что мы были способны — она вставала в серию правдоподобных нападающих позиций, а я быстро принимала соответствующие оборонительные позы. Я уверена, что мистер Жарр, учитель фехтования, видел нас насквозь, но ему было плевать. Мы входили в число учеников, и это значило, что у него будет работа.

После разминки, которая включала в себя несколько выпадов и растяжку, мы разбились на пары.

Скарлет и я фехтовали (если это можно так назвать) и болтали (большую часть времени).

— Сегодня пятница, а это значит, что нам надо сегодня пригласить Вина, — напомнила она.

Я заворчала:

— Ну, серьезно, пригласи его сама. Я приду, но…

Скарлет нанесла мне легкий удар рапирой в плечо.

— Туше! — провозгласила я, больше для мистера Жарра, и отошла на пару шагов назад.

— Если ты там будешь, наша встреча не будет выглядеть как свидание. Подойди к нам за пять минут до конца ланча, — сказала она. — И Аня, дорогая, сними сетку с волос.

— Очень смешно, — сказала я и уколола ее рапирой в бедро.

— Ой, — вскрикнула она, — то есть я хотела сказать — туше!

Сегодня был последний день моего дежурства в столовой, и могу сказать без ложной скромности, что я стала хорошо делать свою работу. Я наловчилась собирать несколько подносов без того, чтобы их содержимое попадало на волосы и на халат, и я знала, как обслужить столик Гейбла с саркастической улыбкой в стиле «вы все сейчас получите».

После того как я взяла поднос Гейбла, он сказал:

— Надеюсь, ты выучила урок.

— О да, — ответила я. — И большое тебе спасибо, что меня научил.

Я с силой опустила поднос в тележку, так что брызги от остатков обеда (молотый тофу на лепешке, политый таинственным красным соусом — «Наслаждение Азии»?) попали ему на лицо.

— Прости, — сказала я и укатила свою тележку до того, как он успел ответить.

Я выложила подносы на конвейер, и главный повар разрешила мне поесть. «Ты хорошо поработала, Аня», — сказала она. Конечно, это было всего лишь дежурство по кухне, но мне было приятно при мысли, что я хорошо сделала свою работу. Папа говорил, что если уж пришлось что-то делать, надо делать это достойно.