Право на силу

— Понимал бы чего, сопля… Короче, так. Если ты соврал чего или недосказал — твои об этом разговоре узнают, понял? И Прапор — первым. Че тогда будет тебе, понимаешь?

Парень сглотнул — шантажик удался. Буркнул угрюмо:

— Понимаю…

«Да, дружок, теперь все. Теперь обратного пути нет — или отвечай перед своими, раз накосорезил, или молчи в тряпку и дальше налево сливай. Отвечать — это надо смелость большую иметь, а смелость-то мы пока в себе и не воспитали, раздолбай мы пока. Так что, понял уже сам, не дурак, что вся жизнь твоя дальнейшая от тебя теперь не зависит. Ничего, наука будет. Дал разок слабину — и всю жизнь на крючке сиди, крысятничай. Мне-то твоя жизнь без надобности, а если другой кто зацепит — не слезешь…»

— Вот-вот. Так что если еще что есть сказать — милости просим.

Пацан молчал, сопел только.

— Ну, как знаешь. Лады, пойду я, пожалуй, пять доходит. А ты полежи, поспи. Ты ж у нас спать любишь… — Данил придвинулся к нему поближе, вешая «винторез» на грудь.

Знакомый, не знакомый — а меры принять надо. А то вот так уходить будешь, а у него героизм проснется. Саданет из пулемета — и клей ласты. Что жил — все зря…

Пацан слишком поздно понял, к чему это было сказано, про сон. Попытался загородиться — да куда там. Кулак сталкера жестко врезался в скулу, голова незадачливого охранника мотнулась назад, и он, обмякнув, сполз на пол. Данил выглянул из-за бортиков, огляделся. Тишина. Солнце уже поднялось над горизонтом, без минуты пять, Сашка вот-вот сигналку подорвет. Не упустить бы момент.

Сталкер перевалил через перильца, сполз, повис на руках, упираясь ногами в распорку между бревнами-основаниями. Только приготовился ждать — БА-БАХ! — со стороны заправки рвануло. Грохот, вспышка, дым — главный взрывник Убежища свою погонялку всегда оправдывал. Данил разжал руки, слегка толкаясь от распорки, сгруппировался в полете и мягко приземлился на землю. Ноги спружинили, перекат, нырок за ближайшую оградку. Затаился, осматриваясь, — тишина. Караульщики на вышках тоже наверняка затихарились, нарушителей в районе заправки высматривают. Ну и ладно, мешать не будем, уйдем тихо, по-английски, — Данил крутнулся на пузе и пополз через заросли кустарника прочь.

ГЛАВА 4 ДЕТСКИЕ ГОДЫ ЧУДЕСНЫЕ

И настали для деда Михи дни, полные забот. На старости лет завести ребенка — тяжело… Хотя, собственно говоря, почему же на старости? Сорок семь лет — еще далеко не старик, а так… молодой дедушка. Он и не сомневался, что сможет из ребятенка настоящего мужика вырастить. Сила в руках есть, и до маразма еще далеко — а больше ничего и не нужно.

Соседи, понятное дело, не оставили. До людей к тому времени уже дошло, что сообща выживать получается успешней, чем поодиночке. Женщины наведывались, помогали. Нянчили, кормили, пеленали, задницу подтирали. Особенно матушка Галина, отца Кирилла жена, зачастила. Своего-то у них тогда еще не было, Санька только спустя два года родился, а детей она любила до беспамятства. Вот и помогала, как могла. Ну и, понятное дело, кому же и крестной становиться, как не ей? Так, в три месяца, у Даньки и появилась хоть и не родная — но все же мама.

Впервые то, что радиация все-таки затронула организм внука, дед Миха понял, когда Даньке исполнился год. Уже, казалось бы, — достаточно большой ребенок для того, чтобы лысенькая головенка покрылась пусть даже редкими волосиками, однако — нет. Кожа оставалась девственно чиста, ее покрывал лишь легкий белый пушок, и в душу деда Михи постепенно начал закрадываться страх. Ночами он — не то чтобы атеист, но почти не верящий в Бога — молился. Пусть — лысый. Разве это так страшно? Вовсе нет — больше на расческах, на стрижках сэкономит, да и голова всегда будет в чистоте. А ну как дальше пойдет? Вдруг со временем обнаружится, что у ребенка слабоумие? Или рак? Порок сердца, почечная недостаточность — да мало ли чего?! Однако Данька рос, а дальше лысой головы дело не шло. И дед постепенно начал успокаиваться…

Бутузик рос непоседой. В четыре месяца первый зуб, в год самостоятельно пошел, в полтора осознанно заговорил — в своем развитии он постоянно опережал сверстников. Дед порой и уследить не успевал. Отвлечется, бывало, на пару минут, перестанет глазом косить, глядишь — внучек за дверь — и чешет по коридору! Ноги не слушаются, заплетаются, пыхтит, падает… но встает — и дальше чесать. Правда, если вдруг пол в лоб ударяет — тогда, конечно, в рев. Принесет его дед Миха обратно. Только сопли вытрет, успокоит — а бутуз опять уже куда-то навострился, так на дверь глазенками и стреляет. Словом, если забыть о недавнем горе, в быту и семейной жизни все постепенно налаживалось.