Право на жизнь

Нет, черт возьми, это было его мышление. Аборт - это не убийство. Аборт - это всего лишь ее, Сары Фостер, контроль над собственным телом. Она осуществляла волю и выбор в своей судьбе. Если уж на то пошло, то что они делали, это было ближе к убийству. Это насильственное пленение, лишение ее свободы до такой степени, что она не могла даже сходить в туалет, не испачкав себя, или поесть сама, или выпить, кроме как с его разрешения. Личность, индивидуальность можно убить так же легко, как и тело.

Ей было интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы сделать это. Чтобы превратить ее в еще одного маленького зомби, как Кэт, которая хотела только угождать ему и соглашалась со всем, что он делал или хотел.

Даже копать по его приказу могилы.

Ей было интересно, сможет ли он. Она знала о промывании мозгов. Она знала, что это возможно. Но сможет ли он сломать ее? Это было другое дело.

Сопротивление могло означать смерть. Притворяться было крайне рискованно. Сдаться было немыслимо.

Мог ли он действительно ожидать, что она родит этого ребенка для него?

Прожить следующие шесть месяцев таким образом, а потом родить ребенка?

Ее планы были чудовищными. Безумными.

И зачем ему все это? Что он хотел добиться? Что ему было на самом деле важно – она сама или ее ребенок?

* * *

Она покачнулась, почувствовав руки на своем "головном уборе", расстегивающие застежки. Основание ящика снова натерло ей ключицу. Отщелкнув петли, руки подняли крюк на ящике с проушины на крестовине, и она втянула ртом сырой воздух подвала, когда он снял с нее эту мерзкую штуку.

- Не поворачивайся. Не говори.

Он наложил повязку ей на глаза и завязал ее.

- Открой рот.

Он затолкал мягкий резиновый шарик ей в рот, растягивая челюсти, вкус его был горьким и сухим. Он завязал кляп. Ее волосы запутались в узле, но она не протестовала.

Что бы это ни было, - подумала она, - просто покончим с этим.

Сара услышала мягкие шаги на лестнице, переступила порог комнаты и подумала, что это, должно быть, Кэт присоединилась к нему. Она услышала, как та подошла к рабочему столу и что-то положила на него, два предмета. Одно, похожее на стакан со льдом, поскольку услышала мерный перестук кусочков о стекло, и еще что-то другое, более тяжелое, грохнулось на стол, а через несколько мгновений в воздухе запахло чем-то странным, чем-то, пахнущим перегретым металлом. Как от автомобильного прикуривателя, и она начала дрожать еще до того, как он сказал ей:

- Я бы действительно предпочел не делать этого, Сара. Но таковы правила Организации. Рабыня должна быть помечена личным клеймом своего хозяина. В основном для того, чтобы ее могли опознать, если она попытается бежать. Мой символ - буква V, поэтому ты будешь носить его. Но не волнуйся. Я сделаю это так, чтобы не было видно в купальнике или еще где-нибудь, обещаю. Я знаю, что на секунду будет больно, но ничего смертельного. И у меня, честно говоря, нет выбора, понимаешь? Прости. Кэт?

Сара услышала шаги по комнате, запах гари стал сильнее, и она напряглась, зная, что будет дальше, что они собираются заклеймить ее как корову, нанести шрам, что она будет носить эту ужасную отметку всю оставшуюся жизнь, у нее будет память о них, даже когда они умрут и будут похоронены. Зная также, что бесполезно сопротивляться, что потом ей будет только хуже, один Бог знает, насколько хуже, она прокляла их, прокляла свою беспомощность и напряглась. Сара приказала себе не двигаться, понимая, что будет еще больнее, если она пошевелится или, не дай бог, если им придется переделывать это, если им не понравится результат, поэтому она крепко прижалась к крестовине, желая раствориться в этих брусках. Ненавистная крестовина, ее надсмотрщица и истязательница, внезапно стала ее другом. Стала ее опорой в этом испытании. Когда жжение достигло пика на ее левой ягодице, она закричала. Крик был долгий, сильный и мучительный, она кричала в шар и кляп, слыша и чувствуя, как горит ее собственная плоть, как горят волоски на коже и мясо.

Ее тело обливалось потом, словно тело хотело потушить всепоглощающий огонь, который охватил ее всю, а не только ягодицу. Когда пытка была закончена, Сара со стоном упала, повиснув на своих оковах, прижавшись к крестовине, и услышала, как лед и вода хлюпают в металлической емкости, а затем почувствовала, как садист прижимает к ране ледяную холодную ткань, и часть боли выходит из нее и скользит в ткань, и снова возвращалась яростной и горячей, и снова и снова, пока тряпка не нагрелась, пока он не погрузил ее снова и не прижал к ней, и все это время они ничего не говорили, молчаливые, как священники, стоящие перед алтарем.

* * *