Право на жизнь. История смертной казни

Не берусь судить, насколько изменились его политические взгляды и человеческие качества, но вряд ли кто-либо, смотревший «Двое в городе», может забыть последний взгляд Алена Делона, когда его уже тащат к гильотине, а он в отчаянии смотрит на Жана Габена. Может быть, сейчас я выскажу предположение, по своей романтичности сопоставимое с настроением романов Гюго, но не сомневаюсь, что человек, снявший эту сцену, – уже не тот рэкетир и убийца, что сидел в тюрьме Санте. Похоже, возрождение погибшей души, на которое так уповал Достоевский, действительно возможно – и не только на страницах романов.

Замечательный документалист Герц Франк не совершал преступлений и не сидел в камере смертника, но прожил жизнь не менее, а может быть, и более страшную, чем Жозе Джованни. Мальчик, выросший в маленьком латвийском городке в семье еврейского фотографа, видел появление в Прибалтике советских войск, «добровольное присоединение» к СССР, депортации, затем немецкое вторжение. В 1941 году потерялся во время эвакуации и только через полтора года нашел свою семью. Жизни двух его сестер унес холокост, брат был тяжело ранен на войне, третья сестра провела десять лет в ГУЛАГе. Достаточно для того, чтобы человек понял, как жестоко устроен мир и какая в нем царит несправедливость. И все-таки среди его фильмов – «Высший суд. Киноматериалы» – история 24-летнего Валерия Долгова, попытавшегося ограбить жуликоватую профсоюзную начальницу Эмму Бурилину и в результате убившего и ее, и ее друга. Герц Франк снял фильм не о том, как разворачивалось следствие – там нечему было разворачиваться, парень написал явку с повинной. Франк снимал Долгова в камере смертника, когда тот уже был приговорен к высшей мере наказания. В отличие от Джино Страблиджи, Валерий Долгов не был доведен до отчаяния, не пытался убить своего мучителя, не делал попыток начать новую, честную жизнь. У него была одна коротенькая жизнь, которую он бессмысленно растратил, – и сам даже не мог объяснить, почему начал стрелять в квартире Бурилиной. Вдруг оказалось, что Долгов – недобрый, ничтожный человек, совершивший двойное убийство, – совершенно преобразился в камере смертников и пришел к раскаянию. Как позже рассказывал режиссер, «меня интересовала не сама криминальная история, завязанная на подпольном производстве джинсов, так что убийство было совершено из корыстных мотивов. Меня увлек путь к раскаянию. В конечном итоге человек, совершивший самое тяжкое преступление – убийство, уходит из жизни, заплатив за содеянное самой высокой ценой, но он уходит человеком, не убийцей. Зрители картины задумываются не над тем, как и почему он убил, а над тем, что он пережил в своем одиночном заключении. Речь идет о душе. В ожидании казни он приходит к христианским ценностям любви, которые вычитал не из книг, а осознал на собственном опыте. К порогу своей смерти он приходит с чувством, что он человек»[220].

Валерий Долгов еще успел прочитать рецензии на вышедший фильм, ожидая ответа на свою апелляцию, – но приговор был приведен в исполнение. Был ли это «высший суд», или же, как сказал бы Сэмюэл Ромилли, расстрел лишил молодого человека возможности реализовать тот внутренний свет, который безусловно жил в нем и привел его к раскаянию?

ХХ век знал множество книг – художественных и документальных, – протестующих против смертной казни. Но иногда создается впечатление, что сильнее всего в наше время протест против узаконенного убийства был выражен в кинематографе. Наверное, это объяснимо.

Кино возвращается к тому самому восклицанию Руссо – «сердце ропщет», оно разговаривает с нами на языке образов и показывает то, что даже самый убежденный рациональный сторонник казни вряд ли может видеть спокойно.