Право палача (СИ)

— Ты практически убийца, Тильберт! Ещё бы немного — и лишились жизни ребёнок и девушка!

— Я просто был невнимателен! Больше никогда так не буду! — кричал навзрыд юноша.

— А я просто тебя воспитываю, раз высокородные Краммеры не соизволили сделать этого. Нянька из меня сомнительная, но втолковать пару вещей сумею. О, я с тобой сейчас такое сделаю…

Фантазия Клавдии оживилась в предвкушении, породила пару смутных догадок, одна другой хуже и привлекательнее. Ей во что бы то ни стало захотелось присутствовать при экзекуции.

Мейстер встретил процессию во дворе словами:

— Вот это зрелище. Интересно, что подумают горожане.

— Станут чаще мыть руки, — отозвался Каспар.

***

Сладкая булочка была надкушена уже с четверть часа, а рот Клеманс был занят увлекательным рассказом:

— …Смотрю — Мадонна! Стоит с дитём, над головой дым, будто облака! И кто видел, все обмерли, мой офицерик даже протрезвел на минуту.

Тома только качала головой и прихлёбывала из кружки воду, гася похмелье.

Когда к лекарне принесли больную портниху, мейстер просто смахнул со стола всю посуду и вытащил его на двор, где произвёл осмотр. Женщину отправили доживать последние дни в лазарет монастыря. Под мерный щебет Клеманс Каспар сосредоточенно собирал осколки глиняного горшка. Он теперь говорил тихо. Такие люди могут испытывать противоестественную для своей природы ярость, но после ничего не чувствуют, кроме опустошения. По прибытии его хватило только на то, чтобы швырнуть Тиля на пол и заставить извиняться перед Клавдией, что тот немедленно и сделал с особым рвением.

Клавдия, оставленная без зрелища расправы, молча бродила из комнаты в комнату. Натянутые нервы гудели, дрожь в теле не унималась. Наконец она подняла с полу свою кружку, которую не заметил Кас.

— Как хорошо, что жестяная. Не разбилась.

У неё из глаз внезапно полились слёзы. Кружка снова звякнула о доски.

— Ты чего, рыжая? С ума-то не сходи. Везучая как незнамо кто! — покосилась Томасин.

— У меня была дома чашка. С маленькой розой на дне. Что с ней теперь? Что теперь вообще с моим домом и семьёй? Если бы они только знали!..

Её обняли за плечи. Легко, тепло, искренне. Кас тихо проговорил:

— Не плачь. Ты ведь хотела быть сама по себе. Думаю, тебя любят даже с того света. Меня вот и на этом не жалуют.

VII. Допрашивать

Клён в палисаднике совсем опал. Ярко-жёлтый ковёр листьев потемнел, рассыпался, и теперь ветер гонял их с шорохом и скрежетом по булыжникам. Они ссохлись и свернулись, будто осень сжала кулаки. Клавдия наблюдала в окно за тем, как Каспар сметал листья в кучу старой метлой, намереваясь потом сжечь. В кухне остывал очаг, выходной день почти опустошил лекарню, позволив наслаждаться тишиной, в которой раздавалось только тихое шарканье прутьев о камень.

— Ну и холодина, кумушки! — вернувшаяся со двора Клеманс энергично потёрла ладони.

— Где тебя носило? — Томасин, дремавшая за столом, сняла с очага горячий яблочный отвар, плеснула в её чашку.

— На рынке. Ох, там уже и брать нечего. Одни тыквы толстокожие.

— Чего тогда сунулась?

— Живых людей поглядеть. А то всё трупы да пожитки, — она стряхнула с плеч старое манто. — Иногда себя чувствую богачкой. Кидаю в огонь ещё крепкое: мол, это мне не нужно, это ношеное. А сама дымом провоняла, как копчёный карась, и в кармане шиш.

— Что болтают, сменится власть?

— Говорят, его величество огрызается где-то неподалёку. Герцог смог умаслить армию, но пока суд да дело, поднялось ополчение и тоже даёт отпор.

— Ополчение солдатам не помеха. Сама знаешь. Мотыги против пушек.

— Но ведь если всех перестреляют, то кем править? — беспечно пожала плечами Клеманс. — Не дело убивать подданных без разбору.

— Мгм, — Томасин сунула сухарь за щёку. — Лучше голодом заморить, поборами.

— Восстановят власть и сбежит наша принцесса, а?

Клавдия вздохнула, наматывая медную пружинку волос на пальцы. Остаться в лекарне было абсолютным безумием, но это место затягивало её в трясину, полную странного уюта. Здесь, в чумной яме, в лачуге из соломы, глины и навоза она почувствовала прилив сил. Раньше эти силы уходили на борьбу за жизнь в круговороте спиртного, горячего шоколада и болезнетворной пищи, без которых она не могла то встать с постели, то уснуть. Вспоминая свой дом и особняк Гордона Лейта, она уже не испытывала ни восторга, ни щемящей нежности. Эти дома были прекрасными, но чересчур большими и хрупкими. В них были комнаты, которые десятилетиями не использовались. Хрупкие дома, в которых жили хрупкие люди, судьбы которых разрушили безоружные плебеи. Вместе с тем, каждый граф и маркиз был потомком знатного воителя, чьи фамильные статуи сжимали в исполинских руках кто молот, кто меч. Книги, которые она боготворила, не казались больше источниками возвышенного и дерзкого вольнодумства. С каждым днём эти идеи, имевшие смысл лишь в тепле и роскоши будуаров, меркли и крошились на бессмысленные слова.

— А вы мечтаете от меня избавиться?