И она побежала со всех ног в конюшню, боясь упустить дикое настроение, захватившее её и раздувавшее горн безумной смелости. То, о чём много писали в запрещённых книгах, оказалось правдой: пуще всего свободой пахло насилие, не испорченное никакой моралью. Мораль же, полная боли, слёз и унижений, существовала для других.
— Я ничего не видел. В случае вопросов. Но мейстер может наказать за подобный тет-а-тет, — скрипнул голос подмастерья, появившегося у очага как призрак.
— Премного благодарен вам, мадам! Мсье Каспар, я принесу из погреба молока и яиц— проговорил Тиль и выскочил за дверь.
— Вроде бы образованный человек, а осёл невозможный, — потёр лоб Каспар.
Закинув на плечо полотенце, он вынул лук из корзины и принялся его чистить. Клавдия изумилась тому, как неуместно смотрится за стряпнёй этот мрачный маг.
— Так это вы готовите нам завтраки и ужины?
— Нет, их приносит под дверь святой Пётр.
— Почему еда у всех разная? Мне бы хотелось заслужить яйцо.
— Дело не в заслугах, — покосился Каспар, — Каждый должен питаться согласно возрасту, образу жизни и сезону. Если желаете яйцо, то оно у вас в кармане, так сказать. Я счёл, что состояние вашего желудка испорчено банкетами, но кажется, вы в отличной форме. Язвенник вчерашнего бега с препятствиями в виде трупов не выдержал бы. О Тиле такого не скажешь. Алкогольная бессонница в восемнадцать лет… м-да. Куда это вы так пристально смотрите?
— Второй день не могу вспомнить, что за монашеский орден носит такие кожаные пояса и ходит без подрясников.
— Понятия не имею, я ведь не монах. Эту старую рясу подарил мне аббат. Клянусь, ничего удобнее я в жизни не носил. Ради неё даже обет бы дал, но из трёх пунктов у меня нет проблем лишь с нестяжательством. А вы что, в этой маске спали?
— Да. Я к ней привыкла. И очень боюсь всяких болезней.
— Вам, верно, нелегко. Хотите сходить сегодня проверить один из домов? Беспокоиться не о чем, это не чума, иначе уже подняли бы панику. Мне нужен помощник. Больше десяти су дать не смогу, но вчера вы заработали два ливра и рекомендую этому порадоваться. Остальные сегодня без работы.
— Отчего бы и не сходить?
— В таком случае, дождёмся полудня. Мне нужно перебрать лекарства и привести в порядок инструментарий.
Погожий осенний день ознаменовался появлением на рынке преобразившейся Томасин. Этот боевой галеон, юбки-паруса которого раздувал ветер, величественно плыл сквозь толпу оборванцев, лишь иногда распихивая их локтями. У стены трактира, где пролегал его фарватер, дрогнуло алое перо шляпки. Путана брезгливо повела плечами, на которых рдели свежие ссадины:
— Ну и корова!
— Шлюха! — не теряя ни достоинства, ни безмятежной улыбки приветствовала Тома.
Впереди её ждала милая гавань рыбного прилавка.
Манёвр удался. Ошеломлённая успехом, она влетела в лекарню, где готовились к выходу Каспар и Клавдия. От её поступи закачались привязанные к балкам пучки трав, задрожали в углах паутинки. Живой ещё угорь мучительно подобрал хвост, когда его сжали в кулаке и победоносно потрясли им в воздухе.
— Купила! Пьер на меня так посмотрел! И сделал скидку! И ещё сказал, что у меня на лице какая-то грязь!
— Не оценил мою мушку? Дворняга, — скривилась Клавдия.
— Томасин! Оказывается, у тебя золотые волосы! — удивился Кас. — Я влюблён!
Он закатил глаза, прижав к груди пучок полыни. Работница смущенно потупилась.
Мейстер, высунувшийся на шум из своего угла, строго посмотрел на Тому:
— Помнишь, мы были с тобой на сложных родах?
— Угу.
— Женщина промучилась шесть часов, после чего мне пришлось рассечь её чрево, чтобы спасти ребёнка. Она не выжила.
— Угу.
— Такое вот бывает от всяких неразумных связей, Тома. Поняла меня?
— Это я на всю жизнь запомнила, мсье. Крови было… Аж с кровати на пол стекала.
— Надеюсь, урок усвоен. Все ваши шашни — риск.
Сквозь высокие облака сочилось солнце, поблёскивало в окнах, где ещё были стёкла. По улице разливались запахи жареного лука — настало время обеда. Каспар, энергичный и сосредоточенный, шёл быстро, оглядывался на прохожих, с некоторыми здоровался кивком. Жизнь продолжалась, хоть и подёрнулась страхом, притихла за стенами. Клавдия еле поспевала за ним, она смотрела под ноги, боясь споткнуться о старую гать, обломки бочек и колёс, загромождавших и без того узкие проходы между домами. В разломах фундаментов росли репейники, норовили уцепиться за одежду. Гулкие подворотни обнимали прохладой. «Странно, но здесь почти уютно, — думала она. — Какой же старый квартал! Если не сказать, древний. Наверное, эти постройки помнят ещё более страшные времена. Но ведь Аломьон не вымер тогда. Люди не покидали его с самого заселения».