Право последней ночи

Все у него, похоже, получалось красиво, и гуляя рядом с ним по Москве, я совершенно не пыталась разгадать, жалеет ли он денег на такси, или ему просто приятно со мной пройтись и поболтать... Вероятно, сейчас это звучит наивно, но тогда в девяносто первом, я действительно очень оценила его непосредственность, какую-то незажатость, я с таким раньше просто не встречалась. Что тут скрывать, иностранцы вообще, как существа из воплощенной мифологии, принадлежали к другому миру, весь он, мир этот, сиял переливчатыми огоньками наряженной елки, и пах французской отдушкой, как свежая наволочка. Мне безумно, до рези под ребрами, хотелось праздника, и вся моя тогдашняя сентябрьская работа вспоминается сейчас как одно слитое воедино ожидание встречи: в редакции и дома для меня существовало одно существо - телефон...

Все дальнейшие дни этого рокового сентября, когда вокруг в стране творилось нечто типа революции, у меня в памяти отложились отрывочными кусками, но притом - все куски почти счастливые.

Мы идем с Серой по Чистопрудному бульвару, неспеша заходим в индийский ресторанчик, который доживал свои последние месяцы и сидим на террасе. А под столом моя босая нога, сразу похолодевшая от того, что была влажная и оказалась обнаженной на прохладном ветру, плотно прижимается к его ноге, там, где над невероятно приятным на ощупь, тонким носком - его горячее тело... Летит черная ворона в синем небе, а он улыбается мне несмело и говорит: "По-русски ворона говорит кар-кар, а знаешь, как она говорит по-испански?.." Я уже не помню, как там ворона кричит по-испански, но память о том синем небе, в котором медленно плывет черная птица, осталось навсегда.

Мы бродили с ним по Коломенскому, столовая-кафе оказалась закрыта, тогда он поймал такси и мы рванули снова в центр, на Пушкинскую. Он, видимо, хорошо знал район Тверской и Ленинградского шоссе, чувствовал себя здесь поувереннее.

Мы тыкались в разные кафешки, но везде было занято или закрыто, а в ресторан я идти наотрез отказалась, потому что там все-таки и дорого и как бы обязывающе, а настроение было летящее, и тогда мы с Серой просто втолкнулись перекусить в ту старинную "шоколадницу", где едят стоя, и Сера долго объяснял буфетчице, КАКОЙ ИМЕННО кофе он хочет. Он говорил - она не понимала, что нам нужно две маленьких чашечки, но с двойной порцией кофе в каждой. Я смеялась и не помогала в переговорах. Потом Сера показывал пальцами. Потом попытался самостоятельно насыпать растворимый кофе в чашки - тетка дала ему по рукам. Наконец, ему удалось пронять тетку, когда он простонал: "Нушно кофе двойной густоты!" И она сделала все правильно, кофе действительно получился довольно приличный...

Однажды на улице меня грубо задел плечом пьяный парень. Серхио только посмотрел на него и сказал: "Осторошно, друг". Я помню этого парня - черная шапочка-презерватив, яркие изумрудные глаза, спрятанная усмешка, искривленный наглый рот... Но Сера ему сказал ТАК, что тот даже улыбаться перестал, а сразу заковылял прочь...

И в тот момент, когда мы с ним были в постели, он спросил меня утвердительным тоном: "Ты меня не любишь". Я, с трудом преодолевая неудержимое дыхание, говорю: "Почему ты так?" На самом-то деле я боялась ему говорить, КАК я его люблю, но дело не в этом - он что-то почувствовал, а я ощутила это. И после этих слов к нему больно было прикасаться - такой он был горячий и нервный, и какой-то измученный. Он вообразил, что я его не люблю... А я, идиотка, была счастлива только оттого, что он стал НЕСЧАСТЛИВ, только представив себе, ЧТО Я ЕГО НЕ ЛЮБЛЮ...

И ещё его губы - полноватые, со спрятанным намеком готовые раскрыться навстречу, темные, почти бордовые, мягкие, и жестковатая кожа, и ещё тонкие черные волосы на груди, которые он не позволял мне гладить, потому что они "не терпят женских рук"...

Серхио снимал в Москве квартирку из одной комнаты и совмещенного почти что с комнатой! - санузла.

Там мы очутились в очередной раз после вечера, проведенного в маленькой студии его знакомых художников-дизайнеров, где, конечно же, тоже пили - "Смирноффскую" водку и экзотический тогда для меня мартини.

Знакомые дизайнеры занимались модными какими-то делами, не то имиджмейкерством, не то визажизмом, но в разговоре то и дело мелькали имена восходящей звезды покроя и пошива Валентина Юдашкина и косметолога Брыксина, из чего я вывела для себя сквозь туман мартини с водкой, что Вадик и Лера - это была, судя по всему, однополая такая семья, - находятся все-таки ближе к закройщикам, чем к живописцам; впрочем, мне это было абсолютно все равно. Оба они казались мягкими, как плюшевые оленята, чем-то странно и отталкивающе похожие друг на друга, какие-то сверхъестественно учтивые; мне было немного даже удивительно, что вполне вольно и свободно вовлекая нас двоих в свою беседу, они ни единым взглядом не давали понять Серхио, что он все-таки иностранец и чужой, а мне - что они меня воспринимают как-то иначе, чем спутницу жизни Серхио на вечные времена...