Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942

Время от времени нас возили в дальние экскурсии на большом «мерседесе» с гербом Шорлемеров. Случалось это редко, поэтому очень ценилось. Иногда нас, в больших ландо, в которые запрягали лошадей из замковой конюшни, возили за густо поросшие лесом Хюнсрюские горы, на правый берег Мозеля в охотничий домик Winterhauch (Зимний ветер). Это был настоящий маленький сказочный дворец, затерянный в огромном дубовом и сосновом лесу.

Там наши отцы охотились на оленей и косуль. Это они, беря нас с собой в свои дальние походы, раз и навсегда привили нам любовь к природе, животным и одиночеству.

Глава 2 «Песнь немцев»

Весной 1925 года мой отец приобрел Блюменшейдт – маленькое поместье в сто гектаров недалеко от города Виттлих, в 18 километрах от Лизера, у подножия лесистого горного массива Айфель; оно было совершенно отрезано от внешнего мира. Отец хотел превратить его в достойное и постоянное жилище для своей семьи, насчитывавшей уже восемь душ. Однако моя мать не пожелала покидать свой любимый Мозель. Он смирился с ее решением, очевидно все-таки сожалея о своем родном Бадене.

Мы по-прежнему проводили уик-энды в Лизере, но отныне на большие каникулы уезжали в замок предков по отцовской линии – Мюнзинген, в 350 километрах. Мы должны были проникаться там истинно германскими философским духом и нравами местных жителей: коренных «южан», казавшихся нам странными, чей гортанный и быстрый выговор мы понимали с большим трудом.

Мюнзинген – полная противоположность Лизера: подлинный замок XVII века, древний и торжественный, полный оружия и охотничьих трофеев, мрачный, холодный, с деревянными обшивками стен, с восхитительной музейной мебелью (нам категорически запрещалось садиться в кресла!). Потолки некоторых гостиных были расписаны итальянскими художниками XVIII века. Первые мои приезды в Мюнзинген были отмечены присутствием бабушки по отцовской линии – старой сморщенной дамы, властной и совершенно глухой. Мы целыми днями пропадали в диком неухоженном парке.

Там тоже были виноградные лозы, фруктовые деревья, таинственные и запыленные служебные строения. Дети фермера быстро стали моими приятелями. Мой дядя Генрих, единственный брат отца, веселый, шумный, компанейский, никогда не покидал своих владений и разговаривал с местным акцентом. Когда он ехал на своем стареньком «опеле», то никогда не пользовался клаксоном, чтобы обогнать телегу, везущую сено или зерно. Он просто кричал крестьянину, чтобы тот освободил дорогу, и этого было достаточно. Люди снимали перед ним кепку, что производило на меня сильное впечатление, поскольку дело происходило в стране, где Французская революция и Кодекс Наполеона давным-давно уничтожили подобного рода проявления почтительности.

Да, область между Саарой и Рейном, где я родился, с давних пор испытала и продолжала на себе испытывать влияние соседнего народа, что я очень скоро узнал. Рейнская область была тогда оккупирована французами – результат Великой войны и Версальского договора. В Виттлихе, административном центре нашего округа, стоял французский гарнизон.

Однажды утром я играл в куче сена, лежавшего на лугу перед домом. Мне было, наверное, лет пять. И вдруг я увидел надвигающегося на меня с угрожающим видом огромного иностранного солдата.

Я заметил его в самый последний момент, потому что зарылся в сено. Он был черным или очень смуглым и смеялся над моим испугом, показывая огромные белые зубы. Солдат прошел, не тронув меня. Высунув голову, я увидел, что солдаты всюду, до самого горизонта. Они шли быстрым шагом, далеко один от другого, через наши поля. У них были длинные винтовки со штыками, французские каски с козырьком и форма небесно-голубого цвета. В руках они крутили какие-то странные предметы, издававшие неприятный звук. Позднее кто-то объяснил мне, что это были трещотки, имитирующие звук пулеметных очередей; очевидно, они не располагали пулеметами в достаточном количестве. Позже, за столом, я услышал, как отец сказал матери, что «они» со своими маневрами опять вытоптали целое поле пшеницы.

Это было мое первое соприкосновение с оккупацией, и я сохранил от него чувство страха и отвращения. Какие-то странные люди явились в нашу страну, чтобы вытаптывать наши поля и пугать детей. Люди, которые были не похожи на нас, одевались в нелепые длинные голубые шинели и разговаривали на совершенно непонятном смешном языке. Короче, люди, действительно пришедшие из другого мира. Между собой мы, несколько презрительно, называли их Franzm"anner, словом, производным от Franzose (француз) и означавшим приблизительно «французики».

Разумеется, между оккупантами и оккупированными не было никаких признаков братания или даже какого бы то ни было сотрудничества. Я ни разу не видел, чтобы в дом пришел французский офицер. Мы делали все, чтобы избежать контактов с этими захватчиками, олицетворявшими собой несправедливое и ненавистное насилие. Мы были убеждены, что оккупанты сделают все, чтобы присоединить наш край к Франции. И мы были решительно настроены противопоставить им пассивное сопротивление.